Рама Дасса - "Будь здесь и сейчас" / "Be Here Now"

Советую всем почитать следующую книгу 
Рам Дасс - " Будь здесь и сейчас " / " Be Here and Now "

Скачать (ОДНИМ ДОКУМЕНТОМ) На русском

В своей новой книге автор отважно исследует те сферы жизни — земной и потусторонней, — на изучение которых в западной цивилизации наложено табу. С присущими ему мудростью и юмором он не только подсказывает, как справиться с проблемами пожилого возраста, но и утверждает, что старость — замечательное время, предоставляющее уникальные возможности для духовной практики и просветления.

Книга эта предназначена для тех, кому за пятьдесят, и для всех, кто боится старости...

RAM DASS

STILL HERE

Embracing Changing, Aging, and Dying

Edited by

Mark Matousek and Marlene Roeder Riverhead Books

a member of Penguin Putnam Inc. New York   2000

РАМ ДАСС

ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ

ПРИЯТИЕ ПЕРЕМЕН, СТАРЕНИЯ И СМЕРТИ

«СОФИЯ» 2006

Посвящается Ним-Кароли Бабе

ВВЕДЕНИЕ

В 1971 году была издана моя книга «Будь здесь и сейчас», в которой описаны две разновидности опыта, обретённого мною в шестидесятые годы. Первая категория переживаний связана с грибами, а вторая — с моим гуру, Махарадж-джи¹. И грибы, и гуру дали мне очень много: в частности, познакомили с иными планами сознания. Они показали мне, что в каждом конкретном моменте присутствует намного больше, чем мы обычно можем воспринять, и что мы сами суть нечто гораздо большее, чем то, чем обычно себя считаем. Пребывание в «сейчас» даёт нам возможность видеть это, а такое видение, в свою очередь, избавляет от страданий. Если вы знаете, что являетесь чем-то большим, чем та видимость, которая доступна поверхностному взгляду, вы можете отстраниться от драмы своей жизни. Псилоцибиновые² грибы и Махарадж-джи навсегда изменили мою жизнь.

В жизни Ричарда Алперта (это моё «гражданское» имя) произошло много положительных изменений, из которых, как мне кажется, самым главным стало раскрытие моего сердца и обретение возможности служить людям в качестве Рам Дасса. Похоже, в моей жизни путь сострадания проявился в попытках показать, чего и как мне удалось достичь. Надеюсь, это открывает другим людям дорогу к их собственному духовному пробуждению.

Я чувствовал, что в шестидесятых мне несказанно повезло, и хотел поделиться обретённым с окружающими. Поэтому появились лекции, книги, аудио- и видеозаписи — лоскутное одеяло, «сшитое» из различных способов отдать свою жизнь людям. Ганди однажды сказал: «Моя жизнь — это моё учение», то есть «Я стремлюсь к тому, на что пытаюсь вдохновить вас».

Книгу «Будь здесь и сейчас» прочли заключённые. Они писали мне, и из их писем я узнал, что в местах лишения свободы многие могут

¹ Махарадж(джи) — уважительное обращение к санньясину (индуистскому
монаху) или религиозному подвижнику. Духовным учителем Рам Дасса был Ним-
Кароли Баба (ок. 1900-1973), который жил в священном городе Вриндаване и
считался воплощением Ханумана. — Здесь и далее прим. перев.

² Псилоцибин — вещество, содержащееся в грибах вида Psylocybe Semilanceata и
некоторых других.

проделывать глубокую духовную работу. Так начался проект «Тюрьма — ашрам» ¹. Потом я заметил, насколько наша культура пропитана страхом смерти, порождающим бесчисленные страдания. Я увидел, что индийцы относятся к смерти совсем не так, как мы, ибо знают о вечности души. Мне захотелось поделиться этим знанием, и в результате появился проект «Умирание». Я начал работать с умирающими: матерью, отцом, мачехой, Тимом Лири², больными СПИДом и т. д. За прошедшие годы я общался со многими людьми, стоящими на пороге смерти, и был рядом с ними в момент кончины. Во всех случаях я пытался поделиться с каждым из этих людей своим опытом перехода в изменённые состояния сознания и старался дать им возможность взглянуть на жизнь и умирание по-иному.

Задавшись вопросом: «Нельзя ли совместить мою духовную работу с социальной деятельностью?», я стал присматриваться к существующим в мире социальным институтам. Я вовлёкся в деятельность Сева-фаундэйшен, чьи врачи и активисты трудятся в Индии, а также в Непале и Гватемале. Я увидел, что в нашем обществе наиболее весомой силой является бизнес, поэтому стал работать с Социальной венчурной³ сетью (группой сострадательных бизнесменов), чтобы понять, как можно воздействовать на то, чем они занимаются. Я вошёл в совет работающей с подростками организации «Построим своё будущее» — меня интересовало, смогут ли тинэйджеры понять открывшееся мне? Я искал возможность зарядить каждый из этих институтов тем духом, который мне посчастливилось ощутить.

После того как я обратился к феномену смерти, казавшейся мне основным источником беспокойства в нашей культуре, я увидел другой громадный источник тревоги. Культура, ориентированная на молодость, больше всего боится старости. На этот страх (мой и тех людей, с которыми я встретился после того, как книга «Будь здесь и сейчас» затронула многие жизни) я ответил перемещением фокуса своего внимания на проведение семинаров по сознательному старению и написанием этой книги.

¹ Ашрам — духовная обитель.

² Тимоти Франсис Лири (1920-1996) — американский психолог и писатель.

³ От venture (англ.) — «рискованное предприятие или начинание».

Как-то одним из февральских вечеров 1997 года я, лёжа в постели, размышлял, как закончить данную книгу. Я работал над рукописью уже восемнадцать месяцев, сплетая в единое целое свой личный опыт и материалы бесед по сознательному старению, которые я проводил по всей стране. Однако концовка книги мне не давалась. В тёмной спальне я спрашивал себя, почему написанное выглядит таким незавершённым, неполным, недостаточно обоснованным и нецелостным. Я постарался представить, какой была бы моя жизнь, будь я очень старым — не активным человеком шестидесяти пяти лет отроду, непрестанно путешествующим по миру в качестве учителя и лектора, а, скажем, девяностолетним стариком, подслеповатым и не способным толком ходить. Я пытался понять, как такой старик думает, передвигается, говорит и слышит, какие желания могут возникать в его едва теплящейся жизни. Я попробовал прочувствовать старость. В процессе своей медитации я отметил, что мои ноги онемели. Воображаемое состояние полностью поглотило меня, и тут зазвонил телефон.

— Рам Дасс, ты дома? — раздался из автоответчика голос моего
старого приятеля, живущего в Санта-Фе.

Я нащупал трубку. Не услышав внятного ответа, друг спросил:

— Ты болен?

По-видимому, я не ответил, так как он сказал:

— Если не можешь говорить, стукни по телефону: один раз — «да»,
два — «нет».

Когда он спросил, нужна ли мне помощь, я стал выстукивать «нет», повторяя свой ответ вновь и вновь.

Он связался с моими секретарями, жившими по соседству, и вот следующее, что мне известно: примчавшись ко мне, они нашли меня лежащим на полу. Я распростерся у кровати, так как всё ещё чувствовал себя стариком, упавшим навзничь из-за того, что ноги отказываются служить. Мои помощники выглядели очень испуганными; они позвонили в 911. Очередная запомнившаяся мне картина представляет собой группу молодых, как на подбор, пожарных, всматривающихся в лицо пожилого

человека, в то время как я смотрел на всё это как бы из дверного проёма, со стороны.

Потом мне рассказали, что я был немедленно доставлен в ближайшую больницу, но я помню только, как, открыв глаза, увидел трубы, проходящие под потолком, а также озабоченные лица медсестер и друзей, окружавших каталку, на которой меня везли по коридору. Я был заворожен происходящим.

Оказалось, что у меня обширное кровоизлияние в мозг; врачи оценивали мои шансы на выживание как один из десяти, и все окружающие смотрели на меня как на полупокойника. Но я ничего этого не знал и лишь впоследствии понял, что находился буквально в двух шагах от смерти.

Пребывание в трёх больницах и сотни часов последующей реабилитации вынудили меня привыкать к новой жизни: жизни частично парализованного инвалида-колясочника, требующего круглосуточной опеки и повышенного внимания к себе, из-за которого у меня возникло чувство неловкости. Всю свою жизнь я был «помощником»; я даже стал соавтором книги «Как я могу помочь?». А теперь мне приходилось принимать помощь окружающих, смирившись с тем, что моё тело требует внимания.

Так как всю сознательную жизнь я концентрировался на духовных вопросах, я привык оправдывать отстранённость от своего тела непривязанностью, которая представлялась мне следствием духовного взгляда на физическую оболочку. Но это только часть истины. Я дистанцировался от тела; я смотрел на него просто как на покров души и старался его одухотворить или, по возможности, игнорировать его.

С точки зрения физиологии, одной из причин инсульта стала моя недостаточная любовь к собственному телу. Я лёгкомысленно забывал принимать лекарства, понижающие кровяное давление, а также проигнорировал тот факт, что за месяц до удара частично оглох на одно ухо после погружения с аквалангом на Карибских островах. Хотя мне перевалило за шестьдесят, до инсульта я чувствовал себя молодым и сильным, много работал, играл в гольф, выступал с длинными лекциями. Теперь болезнь лишила меня достигнутого, заставила иначе взглянуть на самого себя и открыла новую главу моей жизни.

Серьёзный инсульт побуждает больного отождествиться с болезнью:

смотреть на себя как на совокупность симптомов, а не как на целостное человеческое существо, духовное по своей природе. Страх силён и заразителен, и поначалу я пошёл у него на поводу. Мне казалось, что если я не буду выполнять предписания врачей, то пожалею об этом. Но теперь я стараюсь взять своё исцеление в свои руки.

Помимо всего прочего, исцеление не тождественно излечению. Исцеление не подразумевает возвращения к прежнему состоянию. Оно даёт возможность тому, что есть сейчас, приблизить нас к Богу. Например, поскольку вследствие кровоизлияния мне стало трудно разговаривать, я уже решил больше не устраивать публичных бесед, но люди настойчиво повторяли, что моя новая манера говорить отрывисто позволяет им сосредоточиться на молчании между словами. Видя, что мне трудно говорить, слушатели стараются закончить предложение за меня, и, таким образом, сами отвечают на свои вопросы. Хотя я и раньше использовал тишину как обучающий метод, теперь она пришла без спроса, порождая чувство пустоты, — пустоты, которую ученики могут использовать в качестве врат к внутреннему безмолвию.

Мой гуру однажды сказал посетительнице, жалующейся на страдания: «Может быть, страдание подведёт вас поближе к Богу?» И я понял, что связанные со старостью происшествия (такие, как мой инсульт) можно использовать в качестве инструмента духовного исцеления, позволяющего смотреть на всё по-новому.

Недавно мой друг Майкл Харнер¹, принимающий участие в моём шаманском исцелении, спросил, чего мне хотелось бы больше всего, и я услышал, что говорю: «Хочу, чтобы моё сердце раскрылось». Этот ответ стал для меня неожиданностью. Я думал, что хочу восстановить функции своего тела. Но оказалось, что ещё сильнее мне хочется, чтобы сердце было в силах противостоять уму. Хотя моя внешняя жизнь кардинально изменилась, я воспринимаю себя не столько как жертву инсульта, сколько как душу, наблюдающую за Ричардом Алпертом/Рам Дассом, перенёсшим кровоизлияние в мозг.

Приняв свой жребий, я почувствовал себя намного счастливее, чем раньше. В моём окружении это кое-кого озадачило. Они говорят, что вначале мне надо опять научиться ходить, но я не знаю, хочется ли мне

¹ Майкл Харнер — американский психолог, писатель, знаменитый исследователь шаманизма. — Прим. ред.

ходить. Я и раньше сидел. Мне нравится спокойно сидеть, и я благодарен тем, кто заботится обо мне. Что здесь не так? Я полюбил своё инвалидное кресло на колёсах (я называю его «мой плывущий лебедь») ¹; мне нравится, когда меня везут на нём другие заботливые души. Они носили на паланкинах китайских императоров и индийских магараджей. В других культурах люди тоже окружали почитаемых лиц заботой и носили их на руках. Я не верю, что важнее всего — подогнать себя под состояние, которое в нашей культуре называется «оптимальным». До болезни я много писал о тех ужасах, которые могут случиться в старости, и о том, как им противостоять. Теперь, испытав их на себе, я рад сообщить, что многое оказалось вовсе не так плохо, как представлялось.

Большинству из нас нелегко принять старость: ни жизнь, ни смерть. Мы противимся неизбежному и страдаем из-за этого. Я попробовал найти такой способ восприятия всего процесса рождения-изменения-старения-умирания, который позволил бы мне и любому другому человеку, не вовлекаясь в драму страданий, справиться с тем, что мы воспринимаем как большие проблемы. Очень помогает понимание того факта, что у нас есть нечто, вернее, что мы есть нечто неизменное, чудесное, полностью сознательное и что мы останемся такими, несмотря ни на что. Такое знание само по себе не решит всех проблем — об этом я писал ещё в «Будь здесь и сейчас». У меня всё ещё есть своя доля страданий и есть над чем работать. Но духовная перспектива даёт множество небольших преимуществ, и я надеюсь, что эта книга позволит вам испытывать определённую радость от пребывания «всё ещё здесь».

Недавно друг сказал мне: «Ты теперь человечнее, чем раньше». Это глубоко тронуло меня. Ведь это великий дар: под конец понять, что значит быть духовным человеком, быть наблюдателем и объектом наблюдения, вечным духом и стареющим телом. Инсульт позволил мне по-новому посмотреть на старение и как бы приказал: «Будь не мудрым стариком, а воплощённой мудростью». Это меняет сам принцип игры. Это не просто новая роль, а новое состояние. Это вполне реально. Благодаря тому, что мне пришлось самому пройти через столь серьёзное испытание и подвергнуться благословенному исцелению, ускользавшая от меня концовка книги стала совершенно очевидной. В почти семидесятилетнем возрасте, окружённый любящими и заботливыми людьми, я наконец научился быть «здесь и сейчас».

В индийской мифологии лебедь является ваханой («транспортным средством»)

1 СБРОСИТЬ СЮРТУК ЗУМБАЧА

Дни рождения меня никогда не травмировали — в основном потому, что я старался их игнорировать. Они приходили и уходили, я становился старше и забывал о них, продолжая жить весело. Так продолжалось до тех пор, пока мне не стукнуло шестьдесят. В тот год я впервые обратил внимание на свой почтенный возраст. В Индии, где я провёл много времени, вступление в седьмой десяток жизни рассматривается как важный момент перехода к тому этапу жизненного пути, на котором следует отвернуться от мира и сосредоточиться на Боге. Это важное событие, и в ту юбилейную неделю в трёх уголках страны я, в окружении трёх разных групп людей, праздновал своё «совершеннолетие».

Где-то полгода я старался быть шестидесятилетним, думая о себе именно так. Я размышлял над тем, как изменить теперь свой образ жизни и привести его в соответствие со своим солидным возрастом, как дальше работать над собой. Я намеревался прекратить мирскую деятельность и, посвятив жизнь преимущественно достижению духовных целей, ещё больше отстраниться от материальных соблазнов. Но месяцев через шесть эти намерения приобрели очертания фальшивой игры ума. Во мне ничего не изменилось. Я не чувствовал себя шестидесятилетним (и вообще пожилым), по мере же отказа от внешней деятельности становился более занятым, чем когда-либо прежде. Я решил перестать «быть старым» и вернулся к прежней жизни, забыв, что старею.

Спустя пару лет (когда мне было 62) прозвенел ещё один сигнальный

звонок. Как-то мягким осенним вечером 1993 года я ехал поездом из Коннектикута в Нью-Йорк, восхищаясь красотой листвы Новой Англии. Перед этим я весь день гулял с подругой по лесу вокруг её дома. Я глубоко сосредоточился на красках пейзажа за окном, когда в вагон зашёл кондуктор, проверяющий билеты.

—  Я хочу купить лично у вас, — сказал я.

—  Какой вам? — спросил он.

—  А что, есть выбор?

—  Простой или пенсионный?

Надо отметить, что, хотя я был лыс и покрыт возрастными пигментными пятнами; хотя я боролся с гипертонией и подагрой, никогда раньше — ни разу — никто не называл меня пенсионером! Помню, как в 18 лет я попробовал открыто купить в баре пиво, и был изумлён тем, что они продали его мне. Но у этого кондуктора я не просил льготный билет; он взглянул на меня и подумал: «Льготник». Оскорблённый, удивлённый и смущённый, я пролепетал дрожащим голосом:

—  Пенсионный?

—  Это будет четыре с половиной доллара.

—  А сколько стоит обычный билет?

—  Семь долларов.

Конечно, меня это порадовало, но радость по поводу сэкономленных денег была недолгой. Как же он увидел во мне пенсионера? Трясясь в поезде, я испытывал беспокойство и чувствовал на себе груз нового ярлыка. Льготник-пенсионер? Сама мысль об этом ощущалась как удавка на шее! Пропахший нафталином анахронизм!

Я вспомнил, как отец рассказывал мне о местечковом портном по фамилии Зумбач. Один человек преуспел в бизнесе и захотел пошить себе новый сюртук. Он отправился к Зумбачу, известному на всю округу портному, и с него сняли мерку. Придя через неделю на примерку, он увидел в зеркале, что правый рукав нового сюртука сантиметров на пять длиннее левого.

—  Эй, Зумбач, — сказал он, — здесь что-то не так. Рукав слишком
длинен.

Портному не очень нравились жалобы клиентов, поэтому он надулся и сказал:

— Всё нормально, дорогой. Ты просто не так стоишь.

И он надавил на плечо заказчика, чтобы левый рукав опустился до уровня правого. Но когда человек посмотрел в зеркало, он увидел, что сзади у воротника ткань топорщится. Бедняга сказал:

— Слушай, моя жена терпеть не может сюртуков с пузырями на
спине. Не мог бы убрать лишнее?

Но Зумбач негодующе заявил:

— Я же говорю тебе, что всё нормально! Наверное, ты не так стоишь.

Портной полоскал заказчику мозги до тех пор, пока тому сюртук не показался отличным. Вручив Зумбачу кругленькую сумму, смущённый заказчик покинул его мастерскую.

Чуть позже, когда он стоял на автобусной остановке с перекошенными плечами и вытянутой вперёд шеей, к нему подошёл человек, потрогал лацкан и сказал:

—  Какой отличный сюртук! Должно быть, его сшил Зумбач.

—  Да. А как вы узнали?

—  Только такой отличный портной, как Зумбач, может подогнать сюртук под столь искалеченную фигуру, как ваша!

В «мантии» пенсионера чувствуешь себя не намного лучше, чем в сюртуке Зумбача. В тот же вечер, в поезде, идущем из Хартфорда в Нью-Йорк, я всерьёз задался вопросом, на чём основаны мои представления о старении, почему быть старым кажется таким позором, могу ли я относиться к процессу старения и всем сопутствующим ему страхам, потерям и неуверенности не как к неизбежному злу, а как к возможности духовного и эмоционального развития.

Нельзя ли разработать нечто вроде программы сознательного старения? В конце концов, последние тридцать пять лет я трудился на ниве расширения сознания, углубляя духовное понимание, базирующееся на мудрости души. Теперь мне хотелось приложить итог десятилетий внутренней работы к новому этапу жизни. Но прежде, чем разработать новый подход к старению, отличный от предлагаемого нашей культурой (именно взгляды этой культуры я, сам не сознавая того, усвоил), мне

нужно было тщательно изучить культурные стереотипы Запада. Из социологии и психологии я уже знал: чтобы невольно не подпасть под влияние чего-то, нужно, прежде всего, это осознать. Только поняв суть проблемы, я смогу начать избавляться от сюртука Зумбача.

СУТЬ ПРОБЛЕМЫ

В шестидесятые годы был снят запрет на обсуждение таких тем, как сексуальность, пол и духовность. Благодаря роддомам и хосписам даже рождение и смерть были извлечены из темноты на свет. Последним табу в нашей культуре осталось старение. Судя по тому, как старость представлена (вернее, не представлена) в средствах массовой информации, мы живём в обществе, которое делает вид, что старых людей не существует. Поскольку с возрастом люди обычно тратят меньше денег, реклама сосредоточивается на молодых (если только речь идёт не о вставных челюстях или прокладках для страдающих недержанием мочи). Последние исследования показали, что только три процента видеоматериала, демонстрируемого за день на экранах телевизоров, содержат изображения стариков, а если вы обратите внимание на то, как они изображены — выжившими из ума, упрямыми, мстительными или (хуже всего) жалкими и смешными, — то почувствуете плохо скрываемую антипатию, которую культура, руководимая торговлей, испытывает по отношению к старости.

Нельзя недооценивать влияние средств массовой информации на особенности восприятия нами самих себя и стареющих людей. Желание всегда оставаться молодым и привлекательным создаёт много проблем мужчинам, но женщины страдают от этой мании ещё больше. Дело в том, что мужчины имеют доступ к власти, которая почти так же желанна, как молодость. До последнего времени женщины были невхожи во власть. Мужчина может быть седым, лицо его могут покрывать морщины, но все эти физические недостатки простительны, если он богат и занимает высокое социальное положение. Для женщин всё иначе. Если к пожилому мужчине применим эвфемизм «почтенный», то женщин называют «увядающими», и они страдают от непосильных (часто болезненных) попыток скрыть свой возраст.

Сегодня третья часть жизни женщины приходится на период после

менопаузы, но, если верить нашей популярной культуре, в природе не существует женщин, которые не были бы молоды, хорошо сложены и способны рожать детей. Некоторые мои знакомые дамы потратили массу денег на то, чтобы с помощью пластической хирургии скрыть свой возраст. И хотя порой кажется, что им удалось искусственным способом добиться удовлетворительных результатов, в самом побуждении переделывать то, что создано природой, кроется глубокое отчаяние.

Воспротивившись естественному закону, мы вновь и вновь бросаемся в бой, каждый раз проигрывая битву с временем. Как это ужасно и бесчеловечно по отношению к себе и к циклу жизни! Это всё равно что бегать по осеннему лесу с кисточкой, окрашивая чудесные золотые и багряные листья в зелёный цвет. Бессмысленная трата времени и энергии.

Возьмём, к примеру, пигментные пятна на моих руках. Сами по себе они не доставляли мне никаких неудобств, но меня беспокоило то, что я услышал по телевизору. «Они называют это возрастными пятнами, — говорила женщина в одном из рекламных роликов, — но для меня это уродство!»

Когда я смотрел эту рекламу, во мне возник протест против естественного процесса, через который проходит моё тело. Но тут я мысленно перефразировал текст: «Они называют это уродством, но для меня это просто возрастные пятна». И иллюзия рассеялась; пятна стали чем-то вроде осенних листьев.

Я лично попал в похожую ситуацию пару лет назад, когда компания «Ля Прери» пригласила меня прочесть несколько лекций. Это швейцарская фирма, выпускающая причудливую линию «возрастной косметики». Они слышали, что я провожу семинары по старению, и думали, что моё присутствие внесёт трансцендентную изюминку в их продукт. Скажу честно, я не был склонен принимать подобные предложения, так как в глазах многих это скомпрометировало бы меня: «Как, духовный учитель занимается такими материальными вещами — поддержанием тела в молодом и привлекательном состоянии?» Но «Ля Прери» предложила мне шесть тысяч долларов, которые были совсем не лишними для нашей организации, помогающей слепым. На эти деньги можно закупить искусственные хрусталики, используемые в операции по удалению катаракты. И я подумал: «Почему бы нет?»

Планировалось, что я выступлю в Беверли-Хилс перед двумя сотнями

самых богатых клиентов фирмы. Меня и других выступающих посадили за небольшой стол, а специалисты по уходу за кожей рассказывали, как тщательно нужно за ней следить. «Сейчас проведём небольшой тест, — сказал один из них. — Положите ладонь на стол, ущипните руку и через пять секунд отпустите её. Посмотрим, как быстро кожа расправится. Если всё быстро разгладилось, значит, вы в хорошей форме. В противном случае у вас проблемы!» С некоторым волнением я вытянул руку и ущипнул её. Но, когда я отпустил кожу, она осталась сморщенной. Думаю, что, если бы я её не разгладил, она оставалась бы такой и до сих пор. Все с ужасом посмотрели на меня: «Как можно так жить?» Впоследствии они прислали мне целый тюк масел и кремов, призванных помочь мне восстановить упругость кожи.

Образы, генерируемые нашей культурой, составлены так, что вы чувствуете, будто старение — это разновидность поражения. Вам кажется, что Бог почему-то сделал большую ошибку. Если бы Он был так же находчив, как коммерсанты, люди были бы вечно молоды, а так — вся надежда исключительно на науку и коммерцию. Разве вы не видите, насколько абсурдно это предположение и сколько боли оно приносит? Испытывая всё более и более глубокую жалость к себе как несчастному существу, страдающему от таких неизбежных процессов, как появление растяжек, «куриных лапок», обвисшей кожи и одутловатости, мы обрекаем себя на один из двух равно тупиковых путей: мазаться чем-то, делать липосакцию и подтяжку кожи, качать мускулы, создавая видимость молодости, или сдаться, чувствуя себя жертвой, неудачником, аутсайдером и глупцом.

О так называемых проблемах старения трубят повсеместно. Когда поколение «Бэби-бума»¹ достигло 50-60-летнего возраста, под вопросом

¹ Бэби-бум — резкое увеличение рождаемости в США, Канаде, Австралии и Новой Зеландии после Второй мировой войны. В США с 1946 по 1964 год родились 77 миллионов детей. Благодаря многочисленности поколения «Бэби-бума», его вклад в культуру и экономику Соединенных Штатов оказался колоссальным. В пятидесятые годы число американских школьников возросло на 52 процента. В шестидесятых — семидесятых годах среди этой молодежи зародилось движение контркультуры и протест против войны во Вьетнаме. Их предпринимательский дух и склонность к внедрению новых технологий открыли эру электроники. В отличие от своих матерей, женщины поколения «Бэби-бума» часто стремились вначале сделать карьеру и лишь потом выйти замуж , причем не желали иметь много детей. У представителей этого поколения в возрасте около пятидесяти лет нередко проявляется интерес к рискованным предприятиям и смене жизненного пути.

оказалась сама экономическая стабильность Соединённых Штатов. Возникли опасения, что по мере роста числа стариков, нуждающихся в заботе, министерство социального обеспечения обанкротится. В глазах экономистов старение — это не просто проблема, а катастрофа. И мы ничего ей не противопоставили!

Голоса экономистов, политиков, социологов, статистиков и медиков сливаются в мощный хор, возвещающий, что старение является великим социальным пороком, неотвратимым злом, истощающим общество и оскорбляющим эстетическое чувство. Чтобы избегнуть полного поражения, со старостью следует бороться как с хроническим бедствием вроде проказы или непрошеного гостя, распаковывающего чемоданы и не желающего уходить.

Когда мы становимся пожилыми, на нас смотрят как на бремя, а не как на ресурс. Бетти Фрайден в своей книге о старости пишет: «Старики с завистью смотрят на молодых, ибо мы так высоко ценим молодость».

Взгляд с такой точки зрения, несомненно, искажает перспективу и оказывает медвежью услугу не только пожилым, но и тем, кто одолеваем навязчивыми мыслями о молодости. Это замечательно демонстрирует китайская притча, которая мне очень нравится. В ней идёт речь о старике, который был уже слишком слаб, чтобы работать в саду или помогать в домашних делах. Он просто сидел на крыльце, глядя, как сын пашет или пропалывает поле. Однажды сын посмотрел на старика и подумал: «Какой прок в таком старце? Он только зря ест хлеб! Мне нужно заботиться о жене и детях. Ему пора распрощаться с жизнью!» Он сколотил большой деревянный ящик, привёз его на тачке к крыльцу и сказал старику: «Папа, залезай». Старик лёг в ящик, сын положил сверху крышку и покатил тачку к обрыву. На краю пропасти он услышал, что изнутри в крышку стучат.

—  Чего тебе, папа? — спросил сын. Отец ответил:

—  Почему бы тебе не сбросить меня вниз без ящика? Он когда-нибудь понадобится твоим детям.

Ожидается, что массовый выход на пенсию огромного количества людей, родившихся в послевоенные годы, приведет к экономическому кризису.

Если мы не воспринимаем себя как часть всеобщей жизни, независимо от того, стары мы или молоды, мы будем смотреть на старение как на то, что идёт вразрез с основным потоком движения нашей культуры, а в стариках видеть «другого». Нетрадиционные культуры (подобные нашей), в которых преобладает технократический подход к миру, ценят информацию гораздо больше, чем мудрость. Но между этими двумя категориями есть принципиальное отличие.

Информация подразумевает наличие фактического материала, его классификацию и распространение; это накопление физических данных.

Но у мудрости не менее важное предназначение: очищать и успокаивать ум, пробуждать сердце, осуществлять процесс алхимического преображения рассудка и чувств. Мудрость не работает с информацией аналитически и последовательно. Мудрец отстранённо созерцает целое, видя, что важно, а что нет, взвешивая смысл и измеряя глубину вещей.

Такую мудрость редко встретишь в нашей культуре. Гораздо чаще попадаются умники, претендующие на мудрость, но не имеющие тех ментальных качеств, из которых она вырастает.

Тому, кто пожил в традиционном обществе, в котором младшие обращаются за мудростью к старшим, становится понятно, насколько извращены современные ценности Запада. Несколько лет назад я оказался в индийской деревушке и пробыл там довольно долго. Когда потом я приехал к своей подруге, она сказала:

— Рам Дасс, ты стал намного старше!

Так как я живу в США, мне вначале захотелось возразить. Мысленно я воскликнул: «Ничего себе! А я думал, что неплохо выгляжу». Но, оценив интонацию, с которой женщина сказала это, я сразу же изменил своё отношение. В её голосе слышалось почтение, она словно говорила: «Ты достиг этого! Ты вырос! Ты стал старше и солиднее, на тебя можно положиться и тебя можно слушаться».

Однако в культуре, которая ценит информацию больше мудрости, пожилые люди становятся чем-то вроде устаревших компьютеров. При этом игнорируется истинное сокровище, поскольку в человеческой жизни

мудрость является одним из немногих приобретений, которые не теряются с возрастом. Всё проходит, но человек мудреет до самой смерти — если усваивает многочисленные уроки жизни, а не втискивается в сюртук Зумбача.

Легко увидеть, сколь велика роль мудрых стариков в традиционных культурах, уклад жизни которых остаётся неизменным из поколения в поколение. Но в такой культуре, как наша, мудрость вовсе не так привлекательна (или необходима), как Интернет. Технология эффективно отобрала у старшего поколения роль носителя мудрости, и, чтобы не «устареть», приходится стараться быть «современным», изучая последнюю версию Windows и осваивая в спортзале Stairmaster¹. В моём компьютере была заставка: «Старые собаки могут научиться новым трюкам» ². Но в последнее время я порой спрашиваю себя, какому количеству трюков мне хочется научиться. Сколько ещё этих проклятых инструкций по эксплуатации мне нужно прочесть в жизни? Не проще ли не затевать модернизацию?

Конечно, нелегко оставаться «немодернизированным» (стареть без протеста, с чувством благодарности) в культуре, которая не ценит внутренней трансформации и не отводит старшим почётной роли. В нью-йоркском институте Омега я вместе с коллегами участвовал в работе «Круга старейшин». В группе люди старшего возраста располагались большим кругом, а молодые садились за ними. Мы пользовались «разговорной палочкой» (традиция, заимствованная у аборигенов Америки). Желая что-то сказать, член внутреннего круга подходил к центру, брал «разговорную палочку», садился на место и делился своей мудростью с остальной группой. По традиции, он начинал с «И...», а заканчивал словами «Я сказал». Это даёт возможность людям поделиться своей мудростью и сделать вклад в коллективную мудрость группы. Многие буквально расцветали в роскоши процесса осознания группой того факта, что каждый является носителем фрагмента сложной мозаики мудрости старших.

Люди, составившие круг, часто говорили: «Эта роль мне совершенно незнакома, потому что никто никогда не просил меня быть мудрым». Услышав подобное признание, нельзя не ощутить боли сострадания к

¹ Stairmaster — известная серия спортивных тренажеров, первым из которых было
устройство, имитирующее подъем по ступенькам лестницы.

² то парафраз пословицы: «Старую собаку не научить новым трюкам».

несчастному человеку, а также к культуре, лишённой такого богатства.

Если ситуация изменится, то, несомненно, лишь в том случае, если мы, пожилые люди, постараемся её изменить. Не приходится рассчитывать, что молодые постучат в нашу дверь и попросят поделиться мудростью, напоминая нам об ответственности перед обществом. Как старшее поколение, мы должны инициировать перемены, освобождаясь от предубеждений западной культуры и помня о своём уникальном опыте. В качестве мудрых старцев мы можем культивировать те самые качества, в которых наш мир, над которым нависла опасность, нуждается, чтобы выжить и стать целостным и здоровым. Это уравновешенность, терпимость, рефлексия, потребность в справедливости и чувство юмора, приобретённое за долгие годы жизни. Нашему обществу явно недостаёт этих качеств.

После того как в 1996 году первые представители поколения «Бэби-бума» достигли пятидесятилетнего возраста, появилась возможность устранить дисбаланс ценностей и привить нашей культуре мудрость старших. В США Американская ассоциация пенсионеров (в которую могут вступить люди старше пятидесяти лет) уже превратилась в одно из самых мощных лобби. В демократических странах большинство является силой, и теперь следует спросить себя, как эту силу использовать? Как мы можем теперь, когда начали открыто говорить о старении, содействовать углублению мудрости нашей культуры, не нанося вреда её вере в прогресс? Как обрести новый взгляд на «бремя старения», напяливающее на столь многих пожилых людей дурно скроенный сюртук «немодернизированной личности», который мешает им поделиться тем, чем они обладают?

Таким образом, задача состоит в том, чтобы восстановить свою роль мудрого старца в культуре, традиционно отрицающей потребность в мудрости и не верящей в способность стариков поделиться ею; в том, чтобы разработать курс мудрого старения (видя в этом высшее призвание) и использовать его в качестве средства, ведущего к личному просветлению, а также просветлению тех, кто нас окружает. Но, по словам индийского мудреца, пытаться изменить внешний мир, не начав с себя, так же бессмысленно, как стараться распрямить свёрнутый колечком собачий хвост. Это такое же безнадёжное занятие, как попытка найти своё «я», не понимая, как это «я» воспринимается нашей культурой и чем оно реально является (или выглядит в свете того, что нам кажется реальностью).

2 КТО МЫ?

Хотя мы считаемся религиозной нацией, при пристальном рассмотрении оказывается, что мы, по сути, бездуховны. Несмотря на то, что нашу культуру и её самосознание формируют такие иудео-христианские ценности, как милосердие, трудолюбие и общинность, наше общество, в сущности, совершенно мирское. Его мировоззренческие истоки следует искать в школе мысли, известной под названием «философский материализм».

В данном случае «материализм» — это не любовь к деньгам и накопительству, а представление о том, что реальность ограничивается объектами, которые воспринимаемы чувствами. Если что-то нельзя увидеть, услышать, потрогать, понюхать, попробовать на вкус или измерить экспериментальными средствами в лаборатории, то материалист скажет, что этого не существует, что это просто порождение ума.

Хотя нематериальным (сверхчувственным) феноменам позволено существовать в сфере религии, наше видение повседневной реальности почти всегда отделено от сферы духа. Мы принимаем науку в качестве основы, мерила, определяющего, что реально, а что нет. Хотя всем духовным культурам известно, что ум не может измерить феномен, трансцендентный уму, наша культура склонна отвергать возможность существования реальности, недоступной чувствам.

Вопреки репутации религиозной нации (более 90 процентов американцев заявляют, что в той или иной форме верят в Бога), а также

несмотря на проникновение в шестидесятых годах на Запад восточных представлений и возникновение движения Нью-Эйдж, американцы продолжают придерживаться принципа «Покажи». «Не поверю, пока не увижу», — говорим мы.

Что ж, может, мне удастся помочь вам показать себе кое-что. Есть много такого, что пару столетий назад нельзя было увидеть и во что мы никогда бы не поверили: атомы, кварки, ракеты и целые галактики. В те времена никто не мог и помыслить о том, что когда-то появятся микроскопы и телескопы, которые сегодня позволяют наблюдать всё это.

Суфий Мулла Насреддин напоминает нам, что смотреть на реальность исключительно через призму науки — значит уподобиться пьянице, потерявшему ключи в тёмном углу, но ищущему их у горящего фонаря, где можно всё видеть. Наука утверждает, что Вселенная состоит из материи и энергии. Но мой тибетский друг Гелек Ринпоче побуждает нас усомниться в этом. Он говорит, что Вселенная состоит из материи, энергии и сознания. Как можно отрицать это, если каждый божий день мы сталкиваемся с наличием сознания — в себе и других? Материя и энергия не уничтожаются, а лишь переходят из одной формы в другую. Держу пари, что сознание тоже нельзя уничтожить.

Есть множество последствий философского материализма, но ни одно из них не является столь серьёзным, как материалистический взгляд на этапы жизненного пути, то есть на рождение, взросление, старение и смерть. Для тех людей, которые воспринимают жизнь исключительно с помощью чувств, смерть, несомненно, является концом пути. Они говорят, что после смерти тела ничего не будет.

Верующие допускают наличие иных, отличных от земной сферы, планов существования и признают, что наши поступки определяют наше будущее. Однако посмертное существование является для них абстракцией, не оказывающей непосредственного воздействия на характер земной жизни. Согласно материалистичным воззрениям, мы являемся обособленными, ограниченными существами, живущими в изменчивом мире, ожидая своего уничтожения. Поэтому не удивительно, что в этой культуре столь неверно воспринимают смерть и предваряющие её болезни и старость, которые всех пугают. Но, если расширить личные горизонты и осознать, в какой степени мы находимся под воздействием философского материализма, мы сможем выйти за его ограничения и усвоить совершенно иной взгляд на процесс старения.

Вопреки проблемам здравоохранения, гражданского права и экономики, несмотря на кока-колизацию субконтинента, в Индии продолжает существовать живая метафизическая традиция, чьё понимание старения и смерти может очень помочь нам в решении стоящей перед нами задачи. Индуизм рассматривает жизнь не как период между рождением и смертью, а в гораздо более широкой перспективе. Вся индийская культура пропитана уверенностью в том, что душа не уничтожается смертью. Атман — это Бог, Сознание, в котором стремится пребывать душа. Этот нефизический, нематериальный аспект человеческой жизни для индийцев всех вероисповеданий так же реален, как тело и ум. Поэтому они воспринимают смерть не как конец маршрута, а как промежуточный момент и смотрят на свою физическую жизнь как на этап долгого пути души к Самоосознанию.

Конечно, такие представления — палка о двух концах. Они способны породить безразличие к земной жизни. Одного взгляда на материальные проблемы индийского общества достаточно, чтобы осознать опасность переоценки важности будущей жизни в ущерб нынешнему существованию и выживанию на физическом плане. Но метафизическое понимание отлично помогает ослабить воздействие двух наших навязчивых желаний: стремления иметь всё сейчас и безнадёжного цепляния за прошлое (в том числе, и за свою молодость). Акцент переносится на вечное, что избавляет от мучительного противодействия природе.

И поскольку целью являются не физические предметы, большая пенсия или гериатрическая эрекция, в Индии пожилые люди отдыхают от бурной молодости, наслаждаясь покоем, совершенно не известным стареющим американцам. Многие из нас провели жизни в сожалениях об утраченном. Старость позволяет сместить фокус внимания с физического на то, что не может быть утрачено: мудрость и любовь к окружающим. Но культура, не имеющая духовного основания, лишает нас такой возможности. То, что индусы воспринимают как время освобождения, многими американцами ощущается как период потерь.

В материалистичной культуре телу и продолжительности его существования придаётся преувеличенное значение. Благодаря современным технологиям и развитию медицины только за последнее

столетие средняя продолжительность жизни возросла на 25 лет (можно представить, что принесут следующие сто лет). Если мы думаем, будто являемся лишь телом, то единственной целью и идеалом будет поддержание в нём жизни. Вопреки Эмброузу Бирсу¹, заметившему, что «долголетие представляет собой нетипично затянувшийся страх смерти», американцы движутся именно этим курсом — с явно болезненными последствиями.

Когда культура создаёт свою мифологию (в данном случае — представление о продолжительности жизни), она делает это на основе конкретных обстоятельств. Но мифы меняются не столь быстро, как окружающая действительность. Поэтому, хотя большой сегмент общества живёт в «пожилом возрасте», люди не видят такого мифа, который оправдывал бы их присутствие, не находят себе места (в фигуральном смысле и буквально) в этой культуре. Однако нельзя игнорировать наличие побуждения сохранять своё тело живым как можно дольше. В связи с этим мне вспоминается ответ французской долгожительницы (насколько известно, самого старого человека на земле), которую в день её рождения спросили, каким ей видится будущее. «Очень коротким», — сказала она.

Конечно, всё это не ново. Не только наша культура, но и её предшественницы мечтали об источнике молодости и искали эликсир бессмертия. И я не против долголетия как такового. К тому же долгая жизнь предоставляет замечательную возможность заниматься духовной практикой. Если вы читаете данную книгу, следовательно, у вас есть для этого время и возможность и эта жизнь лучшая из жизней, развивающих те качества, которые помогут душе продвигаться по пути эволюции.

Однако, исследуя своё отношение к старению, нам надо сделать две вещи. Во-первых, разобраться с принципиальным вопросом — «Считаем ли мы себя лишь телом, в мозге которого сосредоточено сознание?». А во-вторых, спросить себя: «Можно ли когда-нибудь получить столько, чтобы хватило навсегда?» В обществе, сосредоточенном на физическом и психологическом планах, «больше» всегда значит «лучше»: больше времени, больше здоровья, больше ощущений, больше имущества. Нужно выяснить, действительно ли «больше» во всех случаях «лучше», а

¹ Эмброуз Гвиннетт Бирс (1842-1914) — американский журналист и писатель-сатирик, автор коротких рассказов, развивающих тему смерти и страха. Самая известная его книга — «Словарь дьявола».

также когда (если такое возможно) мы удовлетворимся достаточным количеством.

В конце шестидесятых меня пригласили выступить в Нью-Гемпшире — в одном из этих старых, роскошных, причудливых отелей. По моде тех лет и под стать интерьеру женщины были украшены сложными прическами и ярким макияжем с голубыми тенями и чёрной тушью; на них были полупрозрачные купальные костюмы. Дородные мужчины лежали в шезлонгах и курили длиннющие сигары, пуская клубы дыма. Помню, я сказал им: «Вот, вы добились успеха, не так ли? Посмотрим, чего вы достигли. Вы находитесь в одном из лучших отелей страны. На автостоянке полно «кадиллаков», есть даже несколько «роллс-ройсов». Ваши дети учатся в частных школах. У вас есть деньги в банке. У многих из вас по два дома. Вам предоставлены все физические удобства, которые вам хочется иметь». Аудитория расплылась в счастливых и самодовольных улыбках.

А я просто спросил: «Этого достаточно?»

Мой вопрос открыл ящик Пандоры¹, из которого высыпалась груда болезненных чувств и сомнений, погрузивших нас в глубокую дискуссию о том, обмануты ли наши ожидания мифами нашей культуры, обещавшими, что, становясь старше, мы будем счастливы, если получим достаточно комфорта; о том, не нужно ли спросить себя, когда можно (и можно ли вообще) расслабиться. Те люди так сильно отождествляли себя со своим телом, что не могли не прийти к выводу, будто являются результатом своей материальной жизни. Понадобился лишь небольшой толчок, чтобы они осознали, сколько страданий приносит вера в это. Мирской успех не приносит обещанных наград: покоя, безмятежности, чувства защищённости и благополучия. Несколько человек сказали, что чувствуют себя обманутыми. «Я победил, — говорили они, — но чувствую, что проиграл».

Хотя лишь немногие из нас могут наслаждаться таким материальным комфортом, у всех нас одна и та же проблема: мы пытаемся найти себя, а также смысл жизни и смерти, только в работе, собственности и состоянии наших физических тел. Несмотря на то что многие американцы декларируют свою веру в Бога, их духовная жизнь

¹ В древнегреческой мифологии Пандора — девушка, созданная богом Гефестом из земли и воды. Из любопытства она открыла крышку ящика, содержавшего все человеческие несчастья, и выпустила их оттуда.

ограничена церковью, храмом или мечетью; в неё редко включается вопрос старения (если вообще включается). Мы лишены той свободы, которую даёт духовное образование буддистам, знающим о бренности всего мирского, или индусам, осведомлённым о присутствии дживатмана (души). Но, рассмотрев модель реальности, построенную не на основе философского материализма, а подобную той, которую Олдос Хаксли¹ называл философией вечности, мы сможем увидеть процесс старения в совершенно ином свете.

Рисунок, на котором эго изображено снаружи, иллюстрирует то, как мы обычно воспринимаем мир: «Прежде всего — я». Сфера эго включает в себя всё, что мы считаем собой на психофизическом плане: наше физическое тело, личность, репутация, собственность, эмоции и концептуальные структуры, создаваемые нашим умом для того, чтобы помочь нам функционировать здесь. Согласно известному высказыванию Декарта², эго состоит из двух компонентов, которые мы считаем собой: тела и ума, чьими характеристиками являются определённый возраст, те или иные вкусы, желания и мнения. Рассматривая внешний мир, эго видит только другие эго — обособленные и ограниченные существа, чей мозг является компьютером, «операционной системой» которого служит то, что способна объяснить наука.

Однако, как видно из левого рисунка, эго является лишь каплей в море сознания. За пределами эго находится душа. Она здесь для того, чтобы

¹ Олдос Хаксли (1884-1963) — английский писатель, автор интеллектуальных
романов и антиутопий. В творчестве Хаксли отразилось его увлечение индийской
философией.

² Рене Декарт (1596-1650)— французский философ, математик, физик и физиолог.
Родоначальник философского рационализма.

учиться, а старение и те проблемы, которые оно неизбежно с собой приносит, являются замечательными учителями. И к чему мы приходим благодаря им? К будущему, конечно; к покою (нынешнему и грядущему) ума.

Я знаю, сколь болезненны проблемы старости, но, постаравшись подняться над ними, скажу следующее: «Душа не подвластна смерти». Мы реинкарнируем. Я верю в это. Мы учимся и в конце концов сможем стать буддами, взойти на небеса или воссоединиться с Божеством.

Проторчать здесь 50-80 лет лишь для того, чтобы потом исчезнуть, — просто бессмысленно. Во Вселенной нет ничего лишнего. Мы находимся здесь, чтобы учиться. В противном случае не было бы смысла бороться с трудностями. Для эго та роль, которую оно принимает с возрастом (пребывание на пике старости), является кульминацией жизни. Душе важнее всего — усвоить урок.

Когда наше «я» расширяется настолько, что вмещает в себя душу, в нашем личностном сознании происходит существенный сдвиг: переход от эгоистичного «я» к более широким перспективам. На уровне души мы можем посмотреть на своё эго сверху. В результате ум и тело предстают перед нами в неожиданном ракурсе. Как бы открываются врата «я» и мы наконец выходим наружу, восхищаемся увиденным и поддерживаем приличную дистанцию между тем, чем мы являемся (с точки зрения души), и страданиями, которые мы испытываем на уровне тела и ума. Таким образом, практика приносит нам огромное облегчение и познание своей духовной сути.

Однако как волна не является океаном, так душа не есть всё сознание. Выше души пребывает само Основание Бытия, которое на рисунке обозначено как Сознание (С). На правом рисунке видно, что оно ограничено конструкциями эго. Но на самом деле Сознание содержит в себе и душу, и эго, а само оно безгранично. Эту всеобъемлющую сферу называют по-разному. Бог, Брахман, Параматман, Безымянное, Внеобразное, Непроявленное, Недвойственное, Абсолют. Эго и душа суть неотделимые части Сознания, тогда как Сознание является самой сущностью того, чем мы являемся. Однако такой переход от «я» к Сознанию для эго очень сложен. Об этом свидетельствует мистическое единение, пережитое святыми и описанное поэтами; единение, преодолевающее обособленное «я», которое растворяется в Боге, возвращаясь к тому, чем мы в действительности являемся.

Эго — это то, что стареет и умирает. Оно не вечно. Вечность для эго практически непредставима. Когда эго думает, что умирает, оно ошибочно отождествляет себя со всем человеком: телом, душой и сознанием. Поэтому люди, находящиеся в начале долгого пути духовного пробуждения, обращаются к разным врачам и даже могут пойти на попятную, ибо ещё острее чувствуют страх перед смертью.

Сознание, Бог — назовите как хотите — пребывает вне времени и концепций. Это Основа Бытия. Души исходят из Сознания, подобно галактикам, возникающим в момент Большого Взрыва. Отношение души к Сознанию напоминает отношение ребёнка к матери. Чистый свет Сознания — вот что желает вернуть себе душа. Суть развития души заключается в духовном пробуждении.

В такой тибетской практике, как дзогчен, есть замечательное упражнение, выводящее на план Сознания: созерцание неба. Лягте на спину, смотрите в небо и созерцайте проплывающие облака. Через некоторое время вы начнёте воспринимать небо как отражение небес вашего сознания. Затем вы станете небом, а облака превратятся в феномены, связанные с умом и телом: желаниями, страхами, образами, звуками, запахами и т. д. Небо не обращает внимания на плывущие по нему облака. Они проплывают, а оно остаётся неизменным.

Чтобы по-новому посмотреть на процесс старения и увидеть в нём путь исцеления, нужно просто знать, что мы — нечто большее, чем тело и ум. Поначалу осознание факта, что эго является просто фрагментом того, чем мы в действительности являемся, шокирует. Но как только мы начинаем проявлять в повседневной жизни сознание души, железная хватка таких характерных для старости проблем, как боль, страх, потери, гнев, — ослабевает. Сознание души позволяет отойти от физических и ментальных состояний, чтобы обрести широкое видение и мудрое понимание своей истинной природы. Это требует смирения и терпения. Хотя я занялся духовной практикой лет сорок назад, в повседневной жизни старые привычки по-прежнему дают о себе знать. И всё же стремление раскрыться навстречу возможностям своего большого «Я» способно превратить процесс старения в возможность духовного преображения.

3 СТАРЫЙ УМ, НОВЫЙ УМ

Когда в шестидесятых годах я начал исследовать альтернативное сознание — с помощью таких энтеогенов¹, как ЛСД, а также благодаря просветляющему присутствию моего гуру, Ним-Кароли Бабы (Махарадж-джи), — меня поразило, насколько ограничены мои представления о моём уме и его работе. Мне стало ясно: то, что я привык считать реальностью, в действительности является моим субъективным восприятием. Более того, я могу изменить это восприятие. Я осознал, что страдания, вызванные моим восприятием реальности, в значительной степени были порождены мною самим и могут быть устранены путём наблюдения за мыслями и последующего перехода от мирка эго к перспективам «свидетеля» ². Благодаря моему гуру, химическим «учителям» и занятию медитацией моё сознание с годами окрепло, что чрезвычайно помогло мне в изучении старости.

Давайте сделаем паузу и рассмотрим, что я имею в виду под «самоиндуцированным страданием». Поймите: я вовсе не отрицаю наличия реальных проблем старения — тех трудностей, с которыми сталкиваются миллионы людей, лишённых семьи, работы, достойного медицинского обслуживания и общения. Не склонен я и приуменьшать

¹ Энтеогены (от греч. энтеос — «Бог внутри») — другое название психоделиков, т.
е. веществ, позволяющих временно избавиться от шаблонного восприятия
реальности.

² В философии индуизма «свидетель» (сакшин) — синоним атмана (духовного
«Я»).

физические страдания, связанные с потерей телом молодости. Но очевидно, что есть принципиальное отличие боли от страдания — отличие, связанное с умом и характером реакции на ощущение.

Мы знаем, что в материалистичной культуре внешнему миру придаётся преувеличенное значение. Хотя мы можем в некоторой степени влиять на внешние обстоятельства, понятно, что мы не всемогущи, что в жизни есть вещи, которые мы не в силах изменить: например, налоги, поведение наших детей или тот факт, что мы состаримся и умрём. Нельзя сделать так, чтобы неприятное не происходило, поэтому рассудок приходит к выводу, что мы являемся жертвами жизни, слабыми глупцами, ввязавшимися в сражение с природой и заведомо обречёнными на поражение. С тех пор как мы стали достаточно взрослыми, чтобы понять — жизнь предлагает нам не то, чего нам хочется, мы решили, что являемся жертвами обстоятельств, что именно за внешней реальностью остаётся последнее слово в вопросах о том, кто мы есть, как нам чувствовать, о чём думать и каковы рамки возможного для нас.

Эта версия, подобно большинству наших фундаментальных предположений, звучит правдоподобно. Но вся ли это правда? Поранься — и потечёт кровь; растранжирь деньги — и окажешься банкротом. Однако разве реакция ума столь же предсказуема? Разве мы не можем смотреть на реальность под разными углами зрения, сознательно решая, как отреагировать на событие? Но мы склонны забывать о гибкости своего ума. Мы позволяем обстоятельствам помыкать нами, ибо верим: если случилось то-то и то-то, нужно поступать так-то и так-то (так, как принято). По мере старения мы начинаем накладывать на себя свои представления о том, как старые люди думают и живут. Теперь эго заставляет нас смотреть на себя не как на нечто более значительное, а как на что-то худшее, чем то, чем мы были в молодости. И всё же, если мы найдём время для познания ума и поймём, как он определяет качество жизни, мы сможем стареть так, как нам хочется, и использовать изменяющиеся обстоятельства во благо себе и миру.

Мы страдаем не столько от внешних обстоятельств, сколько от ума, от эго. Это особенно заметно, когда работаешь с больными.

За свою жизнь я видел много людей, чья реакция на одинаковый диагноз была почти диаметрально противоположной. Возьмём Элину. Когда этой шестидесятитрехлетней бывшей учительнице сказали, что у

неё липома, требующая химеотерапии, дающей ей не более 50 % шансов на выживание, это не остановило её жизнь. После начального потрясения она, будучи глубоко религиозной женщиной, сумела, параллельно прохождению курса противоопухолевой терапии исцелить нефизические аспекты своей жизни (включая неудачное замужество), тем самым существенно уменьшив болезненность своего состояния.

«Я увидела, что у меня есть выбор, — сказала мне Элина. — Изменить отношение к жизни или перестать жить». Хотя обстоятельства можно было использовать как оправдание мрачного состояния ума и отказа от внутреннего роста, Элина увидела в своём диагнозе возможность сознательного исцеления, и трудный период жизни привёл её к внутреннему прозрению. Учась переходить от укоренённого в эго страха смерти к сознанию души и обретая способность отделять болезненные переживания от физической боли, мы получаем возможность меньше страдать.

Аналогично — феномен старения заставляет страдать нас не сам по себе. В значительной степени страдания порождены тем, как старость воспринимается умом. В качестве примера укажу на эпидемию «если только», с которой мне пришлось столкнуться в процессе работы с людьми, борющимися со старостью. «Я смогу сделать это, если только не буду жить здесь». «Если только меня минует эта участь, я смогу получить то, что сделает меня счастливым». Но все эти «если только» — самооправдания эго, которое продолжает держать пожилых людей в силках желаний и заставляет цепляться за «то, что могло бы быть», не позволяя оставаться в «сейчас». Список этих «если только» склонен удлиняться по мере того, как мы стареем, теряем материальные ценности и способность изменить внешние обстоятельства. Синхронно с этим списком растёт чувство бессилия.

С возрастом мы становимся более спокойными и интравертными. Мы осознаем, сколь важно настроить ум так, чтобы освободиться от ловушек прошлого. К счастью, старость предоставляет нам достаточно возможностей для усвоения этих новых уроков. Многие пенсионеры обнаруживают, что у них оказалось слишком много свободного времени. Когда стихают призывные горны желаний и мирские цели перестают быть столь притягательными, вы можете уделить больше времени себе и понять силу своего ума.

Из известных мне методов работы над умом одним из простейших является медитативное созерцание, которым я занимаюсь с 1970 года. Хотя эта техника заимствована у буддийской традиции тхеравада¹, чтобы получить от неё пользу, не обязательно быть буддистом или вообще верующим или последователем какой-либо метафизической традиции. Практика созерцания просто предлагает нам познакомиться со своим умом. Объектом сосредоточения в ней служит дыхание. Большинство великих духовных традиций используют те или иные формы данной техники. Я верю, что эта практика призвана помочь нам выйти за пределы это и начать воспринимать жизнь с точки зрения души.

ТЕХНИКА МЕДИТАЦИИ ВНИМАТЕЛЬНОСТИ

Одним из лучших способов разглядеть, как эго руководит нами и заставляет нас страдать, является искусство быть «здесь и сейчас». Об этом легче сказать, чем сделать, потому что эго находит миллионы способов отвлечь нас. У эго отличный инстинкт выживания, и оно сразу замечает, что мы хотим обыграть его на его собственном поле. Эго не желает уступить душе роль «короля горы».

Заставить эго ослабить свою хватку так же просто, как и воспринимать то, что происходит в данный момент. Это звучит просто, но о том, как сделать это, были написаны толстенные книги (некоторые — тысячелетия назад). Это называется медитацией, и ею можно заниматься как сидя в специальном месте, так и непосредственно в повседневной жизни.

Для начала давайте просто сядем. Если вы сидите на стуле, пусть стопы расслабленно стоят на полу, а руки лежат на коленях. Не откидывайтесь на спинку стула, но и не держите

¹ Тхеравада, или хинаяна, — одно из двух основных направлений буддизма

(«южный буддизм»). В отличие от махаяны, в тхераваде основное значение имеют

личные усилия стремящегося к освобождению.

себя в напряжении.

Если нужно, закройте глаза и думайте о расслаблении каждой части тела. Представьте, как ваше тело и ум входят в состояние лёгкости бытия. Если хотите сидеть на полу — замечательно, но вам должно быть удобно. Если вы никогда раньше не сидели со скрещенными ногами и не привыкли завязываться узлом, я бы посоветовал вам остановить свой выбор на стуле.

Медитация не должна ассоциироваться у вас с болью.

Чтобы привести ум домой и узнать, что значит быть «здесь и сейчас», можно начать с концентрации части внимания на дыхании: движении диафрагмы, прохождении воздуха через ноздри, на расширении и сжатии грудной клетки.

Расслабьте челюсти. Рот должен быть закрытым, а язык касаться нёба прямо над зубами. Глаза можно закрыть, а можно оставить их полуоткрытыми, глядя вперёд и вниз под углом 45 градусов, но не фокусируясь ни на чём конкретном.

Стараясь сосредоточиться на дыхании, мы начинаем кое-что замечать. Прежде всего, наша концентрация на дыхании будет или чрезмерной, или слишком слабой. Мы или направим все усилия на дыхание, или начнём дремать. Наше дыхание утратит естественность и станет нарочитым. Затем мы отвлечёмся, перенёсшись мысленно в Индию или офис, вернувшись в воспоминаниях к недавней ссоре с любимой, к весёлому дню рождения, начав строить планы на завтрашний день. Это нормально. Это эго вмешивается со своими представлениями о том, как всё должно быть. Каждый раз, когда мы возвращаем своё внимание от мыслей или других отвлекающих факторов назад, к дыханию, эго слабеет.

В такие моменты может наступить «звенящая тишина»; появляется обширное пространство, позволяющее душе успокоиться и начать воспринимать вещи такими, какие они есть. Однако нам начинает казаться, что внутренний шум становится особенно назойливым, а внешнее окружение раздражает, как никогда раньше.

Но на самом деле ничего не изменилось, кроме нашего отношения.

Если вы отвлеклись от дыхания или заметили, что уже не пребываете в сознании, спокойно фиксирующем все звуки, телесные ощущения или появляющиеся мысли, важнее всего — не выходить из себя.

Медитация — нелёгкое занятие. Когда мы были малышами и учились ходить, нам довелось много раз падать, но мы не бросили своих попыток. На нынешнем этапе жизни для нас задача первостепенной важности заключается в том, чтобы помочь душе научиться ходить по полям Осознания. Эго будет вновь и вновь сбивать её с ног, но, если вы продолжите помогать ей вставать, то добьетесь успеха и обретёте глубокий покой.

Приступив к медитации, вы, в частности, заметите, насколько неуправляем ваш ум. Если вы впервые начали тщательно наблюдать за ментальными процессами, увиденное может вас ужаснуть. Как только вы закроете глаза, на вас обрушится лавина образов, эмоций и физических ощущений. Но всякий раз, когда мы уделяем внимание уму и становимся более осознанными, мы позволяем душе выйти на передний план, а она не позволит нам стать жертвой привычек эго.

Медитировать можно где и когда угодно: спокойно сидя на природе, в церкви или храме, или просто глядя в небо. Какой бы метод вы ни избрали, он поможет вам справиться с беспокойством о будущем. Обретя благодаря медитации некоторый внутренний покой, мы получаем возможность противостоять целой толпе ментальных демонов, видя в них лишь порождение ума.

Мне хочется поговорить о тех демонах, которые олицетворяют собой распространённую боязнь ситуаций, связанных со старостью.

ОБЫЧНЫЕ СТРАХИ

Старческое слабоумие

Помню, как я навещал в больнице свою 86-летнюю тетю. Общались мы примерно так.

—  Как тебя зовут?

—  Ричард.

—  Кто твой отец?

—  Ваш брат Джордж.

—  А, да, да. (Долгая пауза.) Мы ровесники?

—  Нет.

—  Я старше?

—  Да, вы на тридцать лет старше меня.

—  На тридцать лет? Но ведь ты седой!

—  И вы тоже!

—  (Долгая пауза.) Так как, ты говоришь, тебя зовут?

И диалог повторялся. Моя тетушка витала в облаках, будучи почти не связанной временем и межличностными взаимодействиями. Чаще я просто держал её за руку и мы смотрели друг другу в глаза. Для меня не имело никакого значения, что она меня не помнит, и, похоже, её это тоже не особенно волновало. Мы были просто двумя душами, которые встретились, и, как только я избавился от привычки разговаривать о ней на уровне эго, оба мы стали получать от наших встреч огромное удовольствие.

Из-за того что мы прочно отождествились со своими мыслями и чувствами, и потому, что они, и только они говорят нам, кем мы являемся, нам очень трудно не запаниковать, когда наш ум начинает ускользать от нас. И всё же есть случаи, показывающие, что старческое слабоумие вовсе не является таким уж страшным процессом.

Франческа, обитательница дома престарелых, говорит: «Из-за физической слабости я не активна и часто молчу. Они называют меня

слабоумной, но «старческое слабоумие» — просто ярлык, который навешивают на не таких, как все. На самом же деле появляются новые возможности. Сейчас я, как никогда раньше, сознаю, сколь прекрасна наша вращающаяся планета и небеса над ней. Старость обостряет моё восприятие». Другими словами, то, что кажется потерей, в действительности может быть фактом преображения — если мы бесстрашно позволим уму трансформироваться.

Есть фильм (получивший много кинематографических наград), который называется «Жалобы послушной дочери». Я люблю его за правдивость и способность пробуждать сознание. Автор описывает симптомы развивающейся у её материи болезни Альцгеймера и параллельно фиксирует собственную реакцию на это заболевание. Болезнь прогрессирует, пока мать вообще не перестаёт узнавать дочь. В конце концов, поскольку больной женщине становится опасно оставаться одной в своей квартире, дочь перевозит её в интернат для страдающих синдромом Альцгеймера. Главврач требует, чтобы дочь не оставляла матери ничего из её прошлого — даже одежды. Поначалу это требование кажется жестоким, но дочь подчиняется. Приехав в интернат на следующий день, она застала мать одетой в мужской спортивный костюм и с плоской дамской сумочкой, в которой лежит одноцентовая монета. И дочь вдруг поняла, что её мать совершенно счастлива, потому что вокруг никто не напоминал ей о том, что она забыла. Дочери становится понятно, что её привязанность (к той маме, какой она её знала) лишь усиливала страдания матери. Со временем она избавилась от этой привязанности и научилась танцевать вместе с сознанием матери, куда бы оно ни улетало. Заканчивается фильм следующей сценой — мать идёт по коридору, размахивая сумочкой и напевая: «Я свободна, свободна!»

Рассматривая содержание своего ума, мы обычно находим в нём толпу демонов (которых я называю «обычными страхами»). Когда мы начинаем стареть, эти демоны принимаются терзать нас. Первым из этих демонов является «старческое слабоумие» — страх потери умственных способностей.

Как-то я получил открытку от старой подруги, которая с юмором описывает свою потерю памяти:

Ну что сказать?                                 Да что всё о болячках я!

Пока жива;                                         Хотела написать

я здесь, а не в могиле.                          о том,

Но беспорядок в голове                        что я тебя люблю,

такой же, как в квартире.

о том, что буду ждать,

Порой на лестнице стою,                   что без тебя лекарства мне —

стараюсь догадаться:                        как мёртвому примочки...

собралась подниматься я,                   Но скоро почту повезут

а может, вниз спускаться?                и надо ставить точку.

У дверцы холодильника                       У ящика почтового

не в силах я понять:                            себе не изменила:

поставила я что-то внутрь              забыла опустить письмо —

или хотела взять?                              наоборот, открыла!

И в сумерках, держа чепец,                  Вставные челюсти не жмут,

себе я ужаснулась:                               очкам я доверяю,

не знаю — спать ли я ложусь              для слуха аппарат — хорош,

иль только что проснулась?               но, Боже,

ум теряю!

Многим из нас всё это знакомо, и, хотя мы посмеиваемся над юмористичным описанием старческой рассеянности, я знаю, что многие пожилые люди чуть ли не больше всего боятся потерять память. Ничто так не страшит, как перспектива старческого слабоумия. До инсульта перечень моих личных опасений возглавлял именно страх притупления ментальных способностей. И даже сегодня, несмотря на многолетние занятия медитацией и способности пребывать в духовном сознании, мысль о том, что я могу потерять свет разума и безнадёжно провалиться во мрак, чрезвычайно мне неприятна.

Конечно, потеря ума далеко не всегда забавная вещь. У

 

многих людей разрушение структуры эго приводит к таким психическим нарушениям, как перевозбуждение, беспричинные вспышки гнева и даже насилие. Очень ответственная женщина, с любовью заботившаяся о своём 54-летнем супруге, страдающем от болезни Альцгеймера, написала мне, что в конце концов сдала его в интернат.

Её мужа одолела мания сексуального преследования. Ему показалось, что он находится в публичном доме, а жену он принял за хозяйку заведения, которая якобы заставляет его заниматься сексом сразу с двумя дюжинами девиц. Когда он бросился бежать через окно (квартира находилась далеко не на первом этаже), жена пыталась его удержать, но он, видя в ней держательницу притона, ударил её. А неделей раньше он сбросил её с кровати, заявив, что мужчине не следует спать с сестрой.

Хотя этой женщине не хотелось расставаться с мужем, его психическое состояние и поведение приняли такую форму, что она уже не могла с ними справиться. Тем не менее для большинства из нас первоочередной проблемой является не нарушение работы мозга, а страх потери умственных способностей. Однако в этом страхе (как и во всех психических затруднениях) скрыт ключ к избавлению от него. Медитация показывает, что болезненные страхи — это не непреодолимое препятствие, а скорее мысль (или ряд мыслей), сопровождающаяся физическими ощущениями.

Обычно страхи проявляются из-за нашей склонности мысленно пребывать в прошлом или убегать в будущее. Мы беспокоимся: «Если случится такая же неприятность, как когда-то, что я буду делать?» Поскольку будущее всегда неизвестно, ум может свободно рисовать себе грядущие катастрофы. Цепь таких опасений, нарастая, как снежный ком, создаёт паническое настроение. Лавине страхов нет конца: по мере того как мы стареем и чувствуем себя более уязвимыми, страх в его мириадах форм может стать нашим постоянным спутником, превращающим старость в сущий ад.

Однако, избрав духовный путь, мы учимся работать с этими страхами, а не становиться их жертвой. Говоря «работать со страхами», я не имею в виду, что эго должно им сопротивляться. Нужно просто быть бдительным, замечая признаки присутствия страхов в уме. Осознание присутствия страха само по себе уже несколько успокаивает, ибо проясняет, какие мысли страшат нас (например, о подорожании продуктов или о физических проблемах) и к чему мы привязаны. Уму

свойственно цепляться за то, что порождает беспокойство, страдания и страх. Опознав объект своей привязанности — скажем, тот или иной образ жизни или нестарое тело, — мы, независимо от характера затруднения, получаем возможность сделать первый шаг к освобождению от него.

Одиночество

Стареющие люди часто жалуются на одиночество. О нём будет подробно сказано в главе о смене ролей и отношений. В моей жизни было много болезненных моментов, когда мне не к кому было обратиться. Я чувствовал себя в полной изоляции, оторванным от всех, заброшенным, нелюбимым, покинутым. В такие мгновения (с которыми многие из нас сталкиваются в конце жизни) я буквально тонул в своём одиночестве. Со временем эти ощущения потеряли остроту (сегодня я окружён заботой и вниманием), но память о них сохранилась. Подобно Элеоноре Ригби из песни Битлз¹, многим из нас приходится стареть и умирать в одиночку.

Хотя не всегда есть возможность изменить внешние обстоятельства, боль одиночества можно в значительной степени смягчить. Прежде всего, нужно распознать самые первые признаки появления чувства одиночества. Как и в случае других видов самоисцеления, чем быстрее мы осознаем характер психического состояния, тем эффективнее сможет справиться с ним медитация.

Как только почувствовали себя одинокими, сразу же начинайте спокойно созерцать это одиночество. И вы заметите, что, хотя чувство одиночества, возможно, сохранилось, его интенсивность уменьшается. Эго перестаёт нагнетать трагизм: «О, горе мне! Я так одинок — самый одинокий человек на земле!» Такие причитания лишь подпитывают наше одиночество и продлевают страдания. Заметьте, речь идёт не об отрицании чувства одиночества, а о переносе внимания с эго на душу. Это позволяет принимать то, что есть, не страдая. Душа столь широка, что принимает всё, ничего не отталкивая.

¹ «...Элеонора Ригби умерла и похоронена вместе со своим именем. Когда отец Мак-Кензи уходил от могилы, никто не подошел, чтобы стереть грязь с его рук... Все люди одиноки» (Леннон — Маккартни).

Даже самые одинокие из нас не всегда были одиноки. В трудные моменты можно вспомнить, как кто-то о вас заботился. Отметьте, как эго цепляется за переживания — даже негативные. Вам может захотеться любой ценой ослабить чувство одиночества. Отметьте, поддались вы этому побуждению или нет и какие чувства за этим последовали.

Быть одиноким и находиться в уединении — совершенно разные вещи. Одиночество связано с эго, а уединение даёт шанс пробудиться душе. Чтобы иметь время для расслабления, медитации и самопознания, нужно уединение. Духовное осознание не может развиваться, если эго заполняет наш ум мыслями о людях, делах, о нашем одиночестве. Уединение — великое дело!

Но, в некотором смысле, никто из нас не одинок. Где бы вы ни находились и как бы плохо вам ни было, возможно, где-то рядом кто-то (пусть даже не известный вам) чувствует себя так же. Обратитесь в душе к этому человеку. Подумайте, как он себя чувствует, страдая от одиночества и не зная, что ему может помочь медитация. Думайте обо всех, страдающих так же, как вы. Они, как и вы, сейчас воплощены на этой планете. Если вы захотите, чтобы они (и вы) страдали меньше, вы почувствуете, что вам стало легче. Одухотворить эгоистичное прошлое можно состраданием. Не сожалением, но состраданием, то есть искренне пожелав, чтобы страдания людей уменьшились. Когда эго не может жалеть себя, оно не в силах подпитывать свои страхи.

Обострение восприятия позволяет полностью трансформировать одиночество. Пребывая в Осознании, вы погружаетесь в Великое Уединение, ибо во Вселенной есть лишь Осознание. Когда проявляется Божественное Уединение, вы становитесь частью Единого, вмещающего в себя Всё. Одиночество превращается в уединённость, которая приближает нас к Богу.

Чувство неловкости

Чувство неловкости — ещё одно состояние, с которым мы часто сталкиваемся по ходу старения. Расскажу вам эпизод из своей жизни. Пару лет назад меня пригласили выступить в Денвере (Колорадо) перед несколькими тысячами человек. Как почётный гость, я сидел в первом ряду, а когда пришло время подняться на сцену, вместо того, чтобы

подняться по ступенькам (как поступил бы любой нормальный 63-летний человек), я, подстрекаемый своим эго, раздувшимся от избытка внимания, попробовал запрыгнуть на подмостки. В результате я на виду у всех шлепнулся лицом на сцену, при этом больно ударившись ногой и разбив её. Не оказав себе медицинскую помощь, я в течение часа читал лекцию, чувствуя, как в носок стекает кровь, неловкость не позволяла мне признать, что я вот-вот потеряю сознание.

Вспоминая этот случай, я поражаюсь силе своего эго: насколько оно в данной ситуации владело мной! Вместо того чтобы на пару минут прерваться, обработать рану и перевязать её (что я, несомненно, сделал бы, будь я более осознан), я позволил себе смутиться и полностью отдался этому чувству. Смущение, которое я испытал при падении, было чувством неловкости за свою старость и за то, что я смутился! Мне было неловко воспользоваться ступеньками, поставленными для людей моего возраста, и это не позволило мне поступить в соответствии с обстоятельствами.

В возрасте пятидесяти — шестидесяти лет я довольно часто совершал подобные ляпсусы. Возможно, из-за своей склонности не обращать внимания на тело, я переоценивал его возможности; а может, просто был самонадеянным. Как бы то ни было, теперь я рад сообщить, что, став физически недееспособным, почти полностью избавился от чувства неловкости за свою старость. Опять-таки, в прошлом, если я плохо выглядел, это меня беспокоило. После инсульта я прикован к инвалидной коляске и не могу сделать даже такую простую вещь, как перевернуться в кровати с боку на бок. Поначалу с этим очень трудно смириться, но, если эго избавляется от своих притязаний, приходит приятие.

Томас Элиот¹ писал: «Старея, вы перестаёте тратить время на глупости. Вы отстраняетесь от суеты, отказываетесь от ложных амбиций и снимаете маску». Он не знал моей мамы. За несколько дней до её смерти я находился рядом с ней в больничной палате. Она была очень слаба, но из последних сил держала перед лицом веер — чтобы я не видел её без зубных протезов. У неё болели десны, и она уже не могла

¹ Томас Элиот (1888-1965) — англо-американский поэт, лауреат Нобелевской премии (1948).

пользоваться вставными челюстями, но никому, кроме моего отца и дантиста, не позволялось видеть её без зубов. Что ещё хуже, из-за стероидов, которыми её лечили, на её лице стала появляться растительность, и я видел, как она орудовала пинцетом, чтобы не осталось ни волосинки.

Мама воевала с теми переменами, которые произошли в её теле из-за болезни и лечения. Это противостояние, рождённое чувством неловкости, не давало ей успокоиться. Понятно, что битва будет проиграна, но мама не переставала бороться. Она отлично усвоила уроки западной культуры, которая учит именно такому поведению. Даже мой старый приятель Тимоти Лири держал рот закрытым, когда его фотографировали во время предсмертной болезни. Надо сказать, что Тим с закрытым ртом — весьма нетипичное зрелище, и я спросил у него, в чём дело. Он открыл рот и показал, что там отсутствует пара передних зубов. Он не хотел, чтобы его таким видели на фото; другими словам, он испытывал чувство неловкости.

Я знал одну китаянку, врача по профессии, у которой было восхитительное отношение к своим зубам. Когда её однажды спросили, почему сегодня она выглядит не так, как всегда, её лицо расплылось в широкой улыбке и она сказала: «Хэллоуин!» Во рту у неё осталось всего четыре зуба, все в разных углах рта. Она рассмеялась и объяснила, что зубы её замучили, и она их вырвала, так как они ей больше не нужны. «Я теперь беззубая, как моя бабуля», — сказала она и пошла к своим пациентам.

Менее чем через год после смерти моей матери я оказался на другом конце света, в Индии, у Ним-Кароли Бабы. Ему было без малого 80 лет, и он заметно поправился. У него осталось только три зуба, но он отлично обходился без веера. Казалось, он вообще не знал о своей тучности или об отсутствии зубов. Мы, ученики, сидели перед ним час за часом, не спуская с него глаз — так он был прекрасен.

Таким же отсутствием внимания к своей внешности отличалась Анандамайи Ма¹, которую многие считают величайшей женщиной-святой XX века. Находясь рядом с ней, я видел, что её совершенно не заботит, как она одряхлела к концу жизни. Свет, излучаемый её

¹ Анандамайи Ма («Мать, сотканная из блаженства», 1896-1982) — Нирмала Дэви, известная бенгальская святая.

естеством, придавал её беззубому рту и морщинистым рукам несравненную трансцендентную красоту. Сквозь изношенное покрывало сияла её душа.

Бессилие

Медитация учит нас различать уровни существования. Отождествившись с душой, мы обретаем силу смирения, позволяющую нам стареть спокойно.

Многие стареющие люди жалуются на своё бессилие — не только на то, что становятся слабее физически и боятся, что не смогут защитить себя в агрессивном мире, но и на своё бессилие перед лицом возрастных изменений, так нас смущающих. Это может вылиться в безверие и беспокойство, а также в склонность воспринимать мир как нечто враждебное, недружественное.

Пару лет назад я провёл несколько часов в общине пенсионеров, возраст которых составлял от 65 до 85 лет. Когда я познакомился с этими милыми людьми (их было десятка полтора), они поделились со мной опытом жизни в их защищённом мирке. Один господин описал их семиэтажный дом, в котором они живут, словно в личном круизном теплоходе. Звучит довольно привлекательно, хотя перспектива провести бесконечные каникулы, дрейфуя в личном замкнутом мирке, вызывает смутное беспокойство. Дни, проведённые мною на борту океанского лайнера, были приятными потому, что длились недолго, и всё равно я всегда радовался, сходя на берег.

Но ещё больше меня встревожили слова женщины, которая дрожащим голосом поведала, что боится выйти из дому, ибо видела по телевизору, сколько насилия «снаружи». В моих глазах эта уединённая община вдруг превратилась из корабля «Любовь» в крепость, защищённую от толпы мародёров рвом с водой. Хотя улица за окнами комнаты, в которой мы сидели, была тиха и почти безлюдна, эта дама вообразила, будто опасности лишь затаились, чтобы наброситься на неё, как только она переступит порог.

Это крайний случай того, что происходит, когда вы сужаете своё жизненное пространство. Ограничиваясь непосредственным окружением, вы в конечном счёте становитесь узником этого мирка. Страхи той женщины больно ранили мне сердце. Было ясно, что, хотя в мире есть

преступники, на самом деле «мародёры» окопались в её собственном уме. Она заперлась в очень тесном пространстве (физическом и психическом), боясь своего бессилия. Закрывшись от всего, что выходит за рамки её представлений, она лишила себя возможности жить более счастливой жизнью. Если бы мне удалось, например, уговорить её поехать со мной на кухню, где готовят суп для раздачи бездомным, и помочь поварам, то её жуткая уверенность в противостоянии «их» «нам», возможно, слегка поколебалась бы. В результате эта милая женщина почувствовала бы себя более сильной и менее уязвимой.

Подобная агорафобия не является неизбежным следствием старости. Энергичная Мэгги Кун, основательницы общества «Седые пантеры», в свои восемьдесят с лишним активно путешествует по всему миру. И отец Том Бери, блистательный глубинный эколог¹, никогда не позволял своей физической слабости влиять на его всемирную работу. Он изо всех сил старался помочь нам понять, что наша культура разрушает планету.

И Мэгги, и Том нашли отличный способ трансцендировать себя, но вовсе не обязательно быть общественным деятелем. Всё дело в желании выйти за личные ограничения.

Инсульт доказал мне, что не все ограничения мы накладываем на себя сами. И всё же, независимо от группы инвалидности, сохраняется возможность заниматься медитацией, позволяющей уму сохранять фокусировку. Собственно, тайна и парадокс духовной практики заключается в том, что, если мы научимся скрупулёзно работать со своими ограничениями, они могут стать нашими сильными сторонами.

Потеря роли/значимости

Наряду с известным многим людям чувством бессилия, старость может приносить с собой потерю собственной значимости и даже смысла жизни. Многие считают, что утрата привычной социальной роли («рабочий», «родитель», «потребитель», «любовник») умаляет их. Болезненное чувство ненужности (а потом и порождённая им депрессия) заставляет человека смотреть на себя как на обузу. Когда я посещал дома

¹ Глубинная экология — направление, ставящее во главу угла решения экологических проблем работу с сознанием человека.

престарелых, в которых по коридорам брели (или сидели вдоль стен в инвалидных колясках) старики в пижамах, мне часто задавали один и тот же вопрос: «Почему мы всё ещё живём в этих бесполезных старых телах?» Сердце обливается кровью, когда слышишь такое от стариков, которых в большинстве культур мира окружает почёт. В традиционных обществах общением со старейшинами гордятся, а у нас на них смотрят как на неприкасаемых.

Вместо любви и заботы многие представители нашего стареющего поколения ощущают тоску, отчаяние и пустоту, не видя путей облегчения страданий. Чтобы не оказаться в таком тупике, важно заранее найти, что можно противопоставить старости. Чем раньше мы научим ум бороться с такими тяжёлыми психическими состояниями, как депрессия и чувство бессмысленности существования, тем легче нам будет впоследствии избегать их. И опять — мы можем начать с наблюдения за возникновением негативных мыслей и попытаться осторожно, потихоньку ослабить хватку эго. Ум успокаивается, и мы начинаем замечать, как приходят и уходят мысли, связанные с чувством бессмысленности существования.

В промежутках между мыслями мы обнаруживаем, что душа не ищет смысла существования — она самодостаточна. Цветок не задаётся вопросом о смысле или цели своего существования; он просто есть, просто радует нас. В одном из своих самых изысканных эссе Эмерсон¹ так говорит о нашей привязанности к «смыслу» и истории: «Эти розы под моим окном не думают о прежних розах или о более красивых цветах. Они такие, как есть; они, как Бог, живут сегодня. Для них время не существует. Эти розы — просто розы. Они совершенны в каждый момент своего существования».

Хотя слова Эмерсона могут показаться слишком простыми (к тому же мы не цветы), в них скрыта глубокая истина, о которой мы склонны забывать в повседневной суете. До того, как мы стали родителями, должностными лицами или общественными деятелями, мы просто были. И наше неизменное бытие продлится после того, как все эти социальные ярлыки отпадут от нас. За блестящим механизмом нашего независимого ума скрыто ничем не обусловленное бытие, над которым старость не властна, к которому нечего добавить, от которого нельзя ничего отнять.

¹ Ральф Уолдо Эмерсон (1803-1882) — философ, эссеист, поэт, крупнейший американский романтик, родоначальник трансцендентализма.

Чем больше мы осознаём это бытие (каковым является душа — источник нашей силы), тем меньше шансов стать жертвой иллюзии бессмысленности существования. Это не абстрактная концепция; это так же реально, как вдох и выдох, как Дух, животворящий вас. Чем глубже ваша медитация, тем очевиднее эта истина и тем легче обрести в ней покой, когда заслонить её пытаются болезненные мысли.

Вы увидите, что в пространство внутреннего покоя можно войти даже тогда, когда случается что-то неприятное. Занимаясь медитацией, мы видим, что эго не исчезает — оно просто перестаёт терроризировать нас, настаивая на реальности лишь обыденного опыта. Когда чувства теряют свою монопольную власть над нами, острота чувств, по существу, даже обостряется. Если мы знаем, что есть свет, нам не так страшно погрузиться в темноту — мы можем вынести из неё что-то драгоценное. К примеру, прекращение сопротивления своему горю приводит к осознанию (хотя, может быть, болезненному) того факта, что горе является составной частью мудрости старых людей, силой, придающей нашему сердцу глубину и наполняющей его смирением, соединяющей нас с печалью мира и позволяющей помочь ему.

Горе не должно парализовать сердце или стать оболочкой нашего эго. Мне встречались старики, для которых горе превратилось в их личность, в единственную роль, которую, как им казалось, они способны исполнять. Они попались в ловушку горя. Поэтому, если мы хотим, чтобы мрачные периоды нас чему-то научили, чтобы язвы зарубцевались и мы лишь окрепли, нужно сделать шаг за пределы эго — к душе. В противном случае, мы, вероятно, сделаем одну из двух распространённых ошибок: закроем сердце в страхе перед размахом своих переживаний (и переживаний окружающих людей) и ограничимся «безопасным» полурастительным существованием или станем профессиональными плакальщиками, зацикленными на прошлом с его потерями и поражениями, не способными расслабиться и наслаждаться текущим моментом.

Как писал Сол Белоу¹ в своей великой новелле «Не упусти день» (Seize the Day), «Они боятся, что, перестав страдать, превратятся в ничто».

¹ Сол Белоу (род. 1915) — американский новелист. Родился в Канаде, куда его родители эмигрировали (в 1913 г.) из России. В 1976 году получил Нобелевскую премию по литературе.

Помню, как мой отец в старости не мог избавиться от горечи прошлых поражений. Он был не в силах говорить ни о чём другом. Сожаления о своих ошибках и упущенных возможностях настолько окрасили его сознание, что он позабыл обо всех своих достижениях и обо всём хорошем, что сделал в своей жизни. В конце концов вся прожитая жизнь стала казаться ему сплошным поражением. К счастью, эти «грозные моря» были пересечены, и незадолго до смерти отец сумел посмотреть на жизнь более непредвзято. Однако он сохранил привязанность к мирскому «успеху», и его восприятие себя ограничивалось практически только концепцией эго, поэтому на его долю выпала подавленность, вызванная сопутствующими старости потерями. В основе депрессии и страха перед старостью лежит болезненное восприятие потерь. Степень страданий напрямую зависит от неразвитости сталкивающегося с потерями сознания.

Депрессия

Но что, если этот внутренний мрак, отбивающий вкус к жизни, является преобразующим, одухотворяющим состоянием, через которое необходимо пройти по мере старения; состоянием, помогающим нам избавиться от старых представлений о себе и позволяющим взглянуть на себя по-новому? Возможно, эта депрессия является частью того, что Хуан де ла Крус¹ называл «тёмной ночью души» — прохождением эго через своего рода психологическую смерть, необходимую для «нового рождения», пробуждения нового осознания себя как души и духа.

Когда я встретил гуру, я был ещё молод, но незадолго до этого пережил похожую депрессию. С помощью энтеогенов я обрёл проблески духовного осознания, но был неспособен удерживать его; собственно, тогда я его уже почти потерял. Я чувствовал себя проигравшим, и тут судьба привела меня к Махарадж-джи. Вскоре я стал избавляться от своей прежней личности — моей «Ричард-Алпертности». Я отправился в путешествие, превращающее меня в Рам Дасса, Слугу Бога. Это путешествие длится и по сей день.

¹ Сан Хуан де ла Крус (1542-1591) — церковный деятель, богослов и поэт-мистик, сподвижник Терезы Авильской. Автор поэмы «Темная ночь души». В 1726 г. канонизирован католической церковью.

Оглядываясь назад, я понимаю, что охватившее меня тогда отчаяние было предпосылкой того, что случилось потом. Столь негативное явление, как депрессия, подтолкнуло меня к позитивному процессу духовного развития, которое, в свою очередь, вытащило меня из депрессии. Нечто похожее происходило с моими спутниками на духовном пути, которые погружались в глубокую депрессию, обернувшуюся впоследствии подготовкой к чему-то новому.

Я верю, что избавление от старых привычек, старого взгляда на себя, старых психологических штампов, от физической силы и положения в обществе, а также вызванная этим депрессия могут рассматриваться как необходимый этап нашего созревания и обретения мудрости.

Всё больше медиков приходят к пониманию того факта, что явление, диагностируемое как «депрессия пожилого возраста», на самом деле является естественным процессом переориентации. К чему бы мы ни апеллировали — к клеточно-биохимическим механизмам, психодинамике или духовным процессам, — налицо определённые подвижки, которые, похоже, являются неотъемлемой частью процесса старения. Я говорю не о паранойе, не о страхе перед жизнью, а об углублении осознания. Мне кажется, что именно близость смерти заставляет многих задуматься над тем, что же такое, собственно, жизнь.

Старость — чудесная возможность спросить себя: «Что я здесь делаю? К чему это всё? Какое место я занимаю во всём этом? Как всё это понять?» Многие люди лишают себя этого драгоценного опыта, считая размышления о сущности жизни чем-то странным или неправильным. Им кажется, что у них никогда не будет времени на «подобные глупости». Однако умиротворение и самоуглублённость могут подготовить нас к обретению весьма плодотворного жизненного опыта и приятию богатейших даров старости.

ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СТРАХОМ

Чтобы конструктивно работать с мрачными психическими состояниями, нужно не убегать от своих страхов. Подобно детям, которые боятся темноты, мы и в зрелом возрасте можем сохранить неприятие «тёмных» переживаний. Но дети учатся отличать реальность (темноту) от фантазии (чудовища под кроватью) — и нам тоже следует

научиться распознавать и встречать с открытым забралом свои связанные со старением страхи. Взрослых людей не покидает целая толпа «чудовищ». Вот самое страшное: «Я стану старым, одиноким и слабоумным, а когда умру, буду в одиночестве блуждать по холодной, тёмной Вселенной». Кто верит в это? Только наше это.

Ганди сказал: «Бесстрашие — первая предпосылка духовной жизни». Поскольку большинство страхов рождены иллюзиями, заимствованными у прошлого и спроецированными на будущее, такие техники, как медитация (призванная утвердить нас в сейчас), способны помочь нам ослабить удавку страха. Во всех духовных методиках стратегия одна и та же — прежде чем освободить чувства, нужно распознать страшилку и подойти к ней как можно ближе. Например, если вы боитесь ослепнуть, дайте волю этой мысли и сопутствующим ей образам и ощущениям: чувству беспомощности, зависимости от других, тьмы перед глазами. Наблюдайте за тем, как страх проникает в ваше тело, и не поддавайтесь желанию увильнуть. Если вы цепенеете от ужаса, сделайте шаг назад — мы намереваемся не усугубить трагедию, а научиться извлекать своих «чудовищ» (страх и тревогу) наружу, не игнорируя их и не давая им окрепнуть. Осознавая, в какой степени страхи являются порождением нашего ума (а не реальностью), мы становимся сильнее.

В свободную минутку позвольте себе рассмотреть список страхов и опасений, с которыми мы сталкиваемся по мере старения. Начните с уже рассмотренных нами обычных страхов, затем перейдите к таким вещам, как недержание мочи, покинутость, смерть. Возможно, вы удивитесь, обнаружив, что вас не страшит то, чего боятся другие, но что ваш ум заполняют иные, менее распространённые страхи. Элизабет Кюблер-Росс¹ рассказала мне об одной старой женщине, умиравшей в больнице. Она никак не могла уйти из этого мира; вопреки всем медицинским прогнозам, хрупкая, измученная и измучившая врачей и близких старушка цеплялась за жизнь. Однажды, когда Элизабет разговаривала с этой пациенткой (в те дни искренняя беседа с умирающим, к сожалению, была редкостью), она спросила бабушку, чего та боится. «Боюсь быть съеденной червями», — сказала старая женщина. Ужас перед могилой не давал ей умереть. По инициативе Элизабет в присутствии больной её дети подписали бумагу, гарантирующую, что её тело кремируют. На

¹ Элизабет Кюблер-Росс — американский врач-психолог, специалист по проблемам смерти и умирания.

следующий день старушка спокойно умерла во сне.

Бесстрашие является важным компонентом процесса пробуждения осознания и сознательного старения. Бесстрашие подразумевает желание узнать правду о себе и о других, ознакомиться с содержанием своего ума. Нужно смотреть на всё (в том числе и на свои и чужие страдания), не отворачиваясь, и позволить всему этому быть «сейчас». Вместо того чтобы закрываться от страха, мы учимся открываться ему, наблюдать за тем, как он появляется и уходит сам по себе. Медитация — не отталкивание, не притяжение, а спокойное созерцание — укрепляет нас. Вы обнаружите, что в те мгновения, когда вы погружаетесь в состояние «свидетеля», оковы эго и страхи слабеют. Вам станет понятно, что встреченный лицом к лицу страх — это совсем не то, что страх, от которого вы убегаете. То, что вы рассмотрели и приняли, отдаёт вам свою силу. Я не утверждаю, что, после того как вы сделаете это, те же страхи не появятся вновь, — но вы сможете посмотреть на них под другим углом. Страхи перестанут восприниматься как ужасные Голиафы¹ и превратятся в пигмеев.

Каждый раз, когда вы замечаете, что в вашем уме нашлось место отрицанию, углубляйте свою практику, а потом подходите ближе к тому, что страшит. Пригласите страх на чашку чая: «Боязнь паралича? О'кей. Давно тебя не видел. Почему бы тебе не зайти, не посидеть со мной?» Или: «Страх смерти? О, я встречаюсь с тобой ежедневно. Что же, заходи, присаживайся. Расскажи, что нового». Каждый раз, когда вы делаете это, вы приближаетесь к тому состоянию, когда сможете взглянуть на гостя и сказать: «А, привет!»

¹ Голиаф — библейский персонаж, великан, убитый юношей Давидом, который впоследствии стал царем Израиля.

4 КАК БЫТЬ С ТЕЛОМ?

Я уже писал, что в шестидесятилетнем возрасте я отмахивался от старения и игнорировал своё тело, как только мог. Помимо неудавшегося суперменского прыжка, уложившего меня с разбитой в кровь ногой на сцену в Денвере, ещё несколько случаев (о которых мне до сих пор напоминают шрамы) указывали мне на мой почтенный возраст. Во Французской Полинезии я катался на волнах вместе с двадцатилетними серфингистами и поранился, налетев на коралловый риф. В один прекрасный день, играя в гольф с юной инструкторшей, я представил себя её ровесником и вогнал мяч в рыхлый холмик, порвав при этом суставную сумку правого плеча. В другой раз, помогая подруге строить дом в горах Нью-Мехико, я состязался в силе с молодыми рабочими, таская наверх кирпичи, и меня чуть не хватила кондрашка.

Я решил заниматься в тренажёрном зале и, чтобы правильно накачать мускулатуру, нанял личного тренера. Этот спортзал был популярен у культуристов, и всюду вокруг себя я видел этих громадных мускулистых ребят, глядящих на себя в зеркало, позирующих и восхищающихся своими бицепсами и грудными клетками. Вскоре я стал подражать им, втягивая живот и важничая, но я близорук, и без очков себя в зеркале не видел. Я уже было уверился, что стал одним из них, когда однажды ко мне во время выполнения обычных упражнений подошла с озабоченным лицом моя тренерша и спросила: «С вами всё в порядке?» Мне казалось, что да, но ей было очевидно, что нет. К сожалению, мне опять пришлось признать, что моё тело вовсе не такое, каким бы мне хотелось его видеть.

Это напомнило мне стишок, который я много лет назад получил по почте от отца:

Когда приходит старость? С сединой? Да нет... Морщины — тоже ерунда. Но если ум в разладе с телом, значит, ты резвиться уж не будешь никогда.

Да, пришлось согласиться, что я уже не тот, что прежде.

Ирония в том, что, выступая с лекциями, я должен был говорить о теле как специалист, в то время как мне следовало бы разобраться в своих взаимоотношениях с собственным телом. Подобно подростку, проходящему через обычный период борьбы со своей личностью, эмоциями и сексуальностью, я подсознательно решил подчинить себе тело. Много лет я оправдывал своё пренебрежение к телу тем, что я духовное лицо, превзошедшее плотские страсти и страдания (на самом деле всё было далеко не так). С возрастом, казалось, появились новые оправдания моему безразличию к телу: «Зачем привязываться к физической оболочке, которая явно поизносилась? Почему бы не жить, подобно моему возлюбленному гуру, которого тело, очевидно, мало заботило?»

После инсульта, когда мне пришлось сражаться с телом (с его неподвижностью) напряжённее, чем когда-либо раньше, я осознал, как обманывал себя. Я понял, что до сих пор прятал голову в песок. Я не был просветлённым (каковым вообразил себя), но отворачивался от ограничений своего воплощения. Теперь я вижу, насколько моё раздробленное психическое состояние отличается от истинного блаженства Махарадж-джи. Он не только был погружен душой в Абсолют, но и имел глубокие корни в теле (о котором, казалось, он полностью забыл). Он сидел на полу; между его телом и землей не было ничего, кроме старого одеяла, и его мало заботила его плоть и её бренная связь с окружающим миром. Он видел в теле то, чем оно было, — аспект Бога. Может, он невысоко ценил тело, но и не отрицал его роли. Я чувствую сердцем, что он мог бы согласиться с буддистами, утверждающими, что существу, родившемуся в человеческом теле,

невероятно повезло и поэтому тело достойно заботы.

Теперь, когда инсульт заставил меня в большей степени сознавать своё тело, я наконец получил право сказать кое-что о том, как можно стареть с выгодой для себя, используя увядание тела в качестве средства приближения к Богу.

КАК ВЫГЛЯДИТ ТЕЛО

Недовольство видом своего стареющего тела причиняет людям немало страданий. Ситуация усугубляется рекламой, вовсю доказывающей, что новые вещи (и молодые люди) всегда лучше старых. Это заставляет многих пожилых людей вести такую борьбу с процессом старения, что их жизнь превращается в ад. Когда диета и упражнения уже не помогают, женщины, чтобы улучшить свой внешний вид, порой обращаются к пластическим хирургам, нередко идя на непомерные траты. Нужно разобраться, как мы относимся к своему телу, какие мысли появляются у нас, когда мы смотрим на себя в зеркало. Спросите себя: «Кто я теперь, когда моё тело уже не такое, каким было когда-то? Что во мне не меняется? Где «я», наблюдающее за этим процессом?»

Я не призываю быть поллианистами¹ — нельзя отрицать, что вид своего стареющего тела вызывает печаль, которая сродни грусти, навеваемой осыпающимися лепестками отцветшего цветка. Неплохо, рассмотрев в зеркале признаки старения — варикозные вены, лысину, — вздохнуть (а ещё лучше — посмеяться) над прожитыми годами. Неоднократно, увидев своё отражение в зеркале, я останавливался и думал: «Да разве это я?!» Плешивая голова и отвисшее пузо веселят меня, а не выдавливают слезу, так что я могу сказать себе: «А, да. И это тоже».

У меня выработался, своего рода, ритуал. Вечером я подходил к зеркалу и говорил себе: «Это моя лысая голова, это мой большой живот, это моя обвисшая кожа». Я много раз глядел на всё это, принимал увиденное и вырабатывал мягкое сострадание к каждой части своего тела. Я делал это, чтобы выяснить, кто же живёт в этом «старом доме».

¹ Поллианист — безудержный, безрассудный оптимист. Термин образован от имени героини экранизированного романа Элеаноры Поттер (1868-1920) «Поллианна».

Если не смотреть на дом, как выяснить, есть ли кто-то внутри? Делайте это иногда. В этом столько свободы!

Индусы говорят, что змея не может содрать с себя старую кожу. В должное время кожа сама спадает со змеи, подобно одежде. Аналогично, если мы сознаём свою склонность цепляться за прошлое и оплакивать будущее, мы научимся принимать своё стареющее тело с достоинством, сочувствием, не огорчаясь, позволяя своему прежнему внешнему виду отпасть от нас, подобно змеиной коже. Однако для этого обычно требуется время.

Приведу в качестве примера свою борьбу с избыточным весом. В сорок с чем-то лет я обнаружил, что толстею. Строгие диеты сменялись периодами обжорства, и ситуация была тупиковой. Каждый молочный коктейль или десерт порождали чувство вины, а любое пропущенное лакомство создавало ощущение лишения. С годами бороться против лишних килограммов становилось всё труднее, но привычные представления говорили мне, что я толстый. Мысль о том, что, позволяя своему телу есть столько, сколько ему хочется, я толстею и выгляжу плохо, настолько укоренилась в моём сознании, что от неё нелегко было избавиться.

Потом случилось событие, которое избавило меня от этой озабоченности. В течение недели я читал лекции в еврейском семейном летнем лагере, и как-то в пятницу вместе со всеми мужчинами совершал микву — очищающее омовение. Масса раздетого народа погружалась в чан с горячей водой, а потом прыгала в бассейн. Там были мужчины и мальчики всех возрастов, и, оглядевшись вокруг, я вдруг увидел себя отражённым во многих окружавших меня телах, подобно мне, ведущих своё происхождение от восточноевропейских крестьян. И в тот момент я увидел, что контуры моего тела, которые я большую часть жизни пытался изменить, были генетически предопределены! Я почувствовал, что мне уже не так сильно хочется похудеть, и вскоре без всякой диеты мой вес стабилизировался на девяноста семи килограммах. Согласно статистике, это многовато, но меня цифры уже не волнуют: я избавился от привязанности к имиджу стройного мужчины. Вместо того чтобы сражаться со своим животом, я научился уважать его, и это помогло мне расслабиться и подготовиться к низкому уровню физической энергии.

КАК ИСПОЛЬЗОВАТЬ НИЗКИЙ УРОВЕНЬ ЭНЕРГИИ

Эту же идею приятия можно применить в отношении возникающей в старости физической слабости. Независимо от того, постигнут ли нас серьёзные болезни, потеря физических сил с возрастом, по-видимому, неизбежна, и многие люди, с которыми я работал, говорили, что, по мере утраты возможности вести плодотворную жизнь, они всё сильнее чувствуют себя проигравшими. Они рассказывали, что теперь за вдвое больший период времени делают наполовину меньше, чем раньше, и что такая смена ритма озадачивает их и погружает в депрессию. Вместо того чтобы признать — «старая кобыла галопом не скачет», они зря погоняют себя, выбиваясь из сил.

Но к данной ситуации можно отнестись с большим пониманием. Почувствовав, что начинаете уставать, ощутив, что в организме что-то ноет, болит или слабеет, отметьте эту мысль и сопутствующие ей чувства. Не старайтесь прыгнуть выше головы. Просто остановитесь и скажите: «Да, слабость. Новый момент. Может, стоит подождать, или умерить темп, или отдохнуть». Позвольте себе быть усталым. Может, вы уже устали от этой книги или от долгого напряжённого дня. Закройте глаза и прочувствуйте каждый дюйм утомлённости.

В Японии я увидел интересное приспособление, позволяющее проверить реакцию на возрастное изменение физического самочувствия: «ранец Уришимо Таро». Он состоит из разного рода гирек и других штуковин, прикрепляемых к телу. Эти утяжелители позволяют понять, как чувствует себя старый человек, которому трудно ходить и выполнять иные обычные действия (например, подниматься с унитаза). Надев впервые это устройство, я был поражён тем, как мой ум протестует против ощущения физической тяжести, столь отличного от того состояния, к которому я привык. Вместо того чтобы спокойно отметить факт изменения ощущений, я думал: «О, это ужасно!» Тем не менее мало-помалу ум успокоился, смог адаптироваться к новому физическому состоянию и перестал ему сопротивляться. Весьма полезный опыт.

Одна подвижная 85-летняя бабушка жаловалась мне: «Я теперь ничего не могу делать. Пока умоюсь, оденусь, приму лекарство и позавтракаю, я так устаю, что больше ничего не могу делать!» Другая знакомая, которая всю жизнь трудилась как пчела, жаловалась по телефону:

—  Не знаю, что со мной происходит: мне всё время хочется лежать. А нужно столько всего сделать!

—  Что именно? — спросил я. Она перечислила, закончив:

—  Вот столько всего! Я сказал:

—  Знаете, мне кажется, что одно из ваших важных дел — отдохнуть лёжа. Почему бы вам не внести это занятие в свой список и не определить приоритеты? Может, вам нужно сказать себе: «Сначала я полежу, а потом посмотрю, осталось ли время для других дел».

Впоследствии она опять позвонила, чтобы сообщить, какое огромное удовольствие получает, «креативно валяясь на диване».

В моменты низкого уровня энергии следует спросить себя: не призывает ли нас слабость уделить ей минутку: побыть с ней... ощутить её... принять её? Может, она представляет собой средство, позволяющее научиться быть здесь и сейчас^?. Не сигнализирует ли упадок сил о том, что нам следует направить своё развитие в сторону успокоения и рефлексии?

В Индии старость — время, когда люди стараются освободиться от мирских забот и приступить к пробуждению души. В молодости мы были слишком заняты, чтобы сделать это. Но тело трансформируется. Пришло время узнать от обитателя тела о том, что составляет суть жизни столь занятой личности. Взглянув на свою ситуацию с точки зрения души, мы можем расширить кругозор и обрести более конструктивное отношение к происходящему.

Вопрос «Что со мной не так и как это исправить?» может зазвучать по-иному: «Чему этот момент может научить меня? Как воспользоваться замедлением ритма жизни для настройки на волну души?»

Можно кое-что сделать, чтобы заранее подготовиться к тому времени, когда мы ослабеем. Я уже упоминал устройство, имитирующее слабость. Ещё есть техника, которой в Азии пользуются тысячи лет. Она называется «медитативная ходьба». Знаю, о чём вы подумали: «Ходьба? На что тут медитировать?» Может быть, ни на что, может — на всю Вселенную. Если в повседневной суете мы не в силах остановиться, то подобная практика может «похитить» нас у повседневности и предоставить время для восприятия того, что происходит сейчас.

Но нужно сделать предостережёние. Если вы живёте не в духовной

общине, если вас окружают не буддийские монахи и монахини, лучше заниматься медитативной ходьбой в уединении или в обществе понимающих вас людей. Умышленно медленная ходьба может шокировать окружающих, которые вечно спешат.

Следует сложить руки на животе или за спиной, смотреть под ноги на расстоянии метра перед собой и спокойно наблюдать за всем, что происходит во время ходьбы. Отмечайте мельчайшие движения лодыжек, пяток, пальцев. Чувствуйте, как вес переносится с ноги на ногу. Отметьте, как нога касается земли: сначала пальцы, потом передняя часть стопы, затем пятка. А затем вес переносится на другую ногу и процесс повторяется. Осознавайте своё дыхание и наблюдайте за мыслями. Ум — как пчелиный улей: он всегда гудит, но вы просто никогда не останавливались, чтобы прислушаться к нему. Лучше услышать его заранее, успокоившись добровольно, чем столкнуться с содержанием ума впоследствии, когда не зависящие от вас обстоятельства вынудят вас сидеть без движения.

За прошедшие годы я уделил этому упражнению сотни часов. Медитативная ходьба может привести вас в состояние глубокого внутреннего покоя. Это очень поможет вам, когда замедление ритма жизни станет неизбежностью, а не добровольным решением.

МУЧИТЕЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ

Помимо замедления ритма жизни в старости придётся встретиться с немалым количеством других затруднений, и вот я, ещё до того, как пережил инсульт, начал составлять список — «горячую десятку» своих страхов. Я использовал этот список в качестве дополнительного средства, показывающего мне, чего я боюсь больше всего. Я читал этот перечень вслух, медленно, как литанию, делая паузу после каждого слова, чтобы прочувствовать, как всё это воздействует на мой ум, и открыться внутренним страхам.

Список был примерно таким:

Деформирующий артрит, болезненный ишиас, хроническая бессонница, запор и связанное с ним отравление организма, повышенное кровяное давление, онкологические метастазы, застойные явления в легких и затруднённое дыхание, слепота, мышечная атрофия,

недержание, глухота, мастэктомия, гистерэктомия, рак простаты, хроническая усталость, непрестанная боль, остеопороз, аневризма, паралич.

Читая список, я определял, что в нём сильнее всего затрагивает меня, и уделял этому дополнительное время, позволяя данному пункту проникнуть в моё сознание более глубоко. Поступая так, я начинал исследовать связанные с данной болезнью мысли и чувства, выясняя, нельзя ли посредством смещения перспективы трансформировать страх.

К примеру, лично для меня из вышеперечисленного самой большой проблемой была хроническая бессонница. На протяжении всей жизни я плохо спал и, подобно всем таким же страдальцам, боялся этих адских часов ворочания и метаний в темноте. Сколько ночей меня мучил страх перед неспособностью заснуть, боязнь того, что на следующий день я буду совершенно измотан и не смогу исполнять свои обязанности! Сколько раз я мучительно размышлял: «Принимать ли снотворное, из-за которого потом весь день буду вялым?» Не счесть ночей, когда я был так занят своим «неспанием», что долгожданному сну просто не было возможности прийти ко мне! Однако, когда я выступаю не в роли жертвы бессонницы, а как её исследователь, я отчётливо вижу, сколь многих связанных с ней страданий можно избежать, ибо они индуцированы мною же самим. Я способен даже посмотреть на то время, когда мне не спится, как на возможность сделать что-то: например, медитировать как прилежный йог, или наблюдать за своим дыханием, или слушать спокойную музыку, или читать, или наслаждаться ванной. Конечно, нельзя сказать, что я не предпочёл бы всему этому здоровый сон, но, если взглянуть на ситуацию именно так, многие страдания можно уменьшить.

Просто? И да, и нет. Если бы такой страдающий бессонницей человек, как я, вместо того, чтобы впадать в депрессию, посвятил бессонные часы какому-то занятию, всё могло бы быть по-другому. Я вспоминаю своего индийского тезку Пападжи Рамдаса, которого на крыльце храма Рамы всю ночь мучили комары. Утром он сказал: «Спасибо, Рама (Боже): Ты ночью не дал мне заснуть, чтобы я мог помнить о Тебе».

Может, мы никогда не достигнем такой святости, но и у нас есть возможность изменить свои связанные с физическими проблемами мысли и поведение так, чтобы не усугублять страдания, а облегчать их. Чтобы смягчить мучительность ситуации, можно сделать две вещи. Во-первых,

отметить и принять страдание. Когда мы сознаём что-то, имеющее место в данный момент, это «что-то» может быть неприятным. Проникните в каждый аспект момента и примите всё: бессонницу, головную боль, боль в желудке. Потом подумайте о соседе, у которого могут быть такие же проблемы. Подумайте о том, что точно так же может страдать ваш родственник, друг, жители вашего города, штата, все обитатели Земли и Вселенной. Это большое сообщество, и вам нужно просто присоединиться к нему. Это такие же люди, как вы, и им не хочется страдать. Вы не хотите страдать, и они тоже. Представьте, что вы и все эти миллионы существ избавились от страдания. Может, такая мысль никому из них не поможет, но как знать?.. И, самое главное, вы больше не будете чувствовать себя одиноким в своём страдании.

Я не имею в виду, что всё нужно видеть в тёмных тонах; я просто советую уравновесить свои страхи и опасения долей приятия — чтобы, попав в неприятную ситуацию, мы могли, сказав: «Да, и это тоже», приветствовать её, как и всё остальное, а не закрывать свой ум и сердце на замок. Каждый из нас найдёт свой собственный путь к такому приятию — некоторые с помощью юмора, другие благодаря состраданию, кое-кто — посредством духовной практики. Важно найти какое-то (не имеет значения, какое именно) средство, позволяющее жить в стареющем теле спокойно, с состраданием, а не с гневом, болью и отрицанием.

В книге 79-летней Мэй Сертон описана её не утратившая прелести и красок уединённая жизнь. Автор показывает, как её личная практика (работа в саду и запись своих ощущений и мыслей на диктофон) помогает ей жить в больном теле.

Стоит чудная погода. В последнее время я мало диктовала из-за сильных болей, порождающих чувство отчаяния. Не знала, что делать. Но вчера и сегодня стало немного лучше. Сегодня день прошёл нормально, и я так благодарна за это Богу...

Когда чувствуешь боль, нужно продолжать делать то, что хочешь, даже если это мучительно. Так, я вчера копалась в саду и, конечно, удовольствие перевесило боль. Сегодня я собираюсь заняться теми тремя ирисами, которые неважно выглядят...

Пасмурный день. Сегодня мне впервые захотелось жить на полях вечности — там не пришлось бы наблюдать за умиранием сада...

Несмотря на хорошее письмо, я чувствую себя подавленной, так как

опять плохо с пищеварением. Наверное, надо как-то решить эту проблему. Сегодня и вчера меня мучили сильные боли. Не вижу выхода...

Вчера я легла спать, чувствуя, что в жизни опасности подстерегают нас на каждом шагу, что в любой момент может случиться что-то ужасное.

Сертон не скрывает чувств, но даже когда она признаётся в своём отчаянии, мы видим, как внимательно она наблюдает за происходящим. Непрерывно присутствует внутренний свидетель. Хотя её практика (наблюдение за собственными переживаниями) не устраняет физических страданий, это позволяет ей жить в условиях, которые могли бы стать невыносимыми. Такая практика позволила ей быть правдивой и создать из своей боли нечто чудесное: книгу, сад.

ЛЕЧЕНИЕ И ИСЦЕЛЕНИЕ

После инсульта я стал интересоваться разными методами исцеления: традиционными (для Запада), альтернативными, духовными. Люди сообщали мне о той или иной лечебной методике или о каком-то лекарстве, и я говорил об этом со своими друзьями и врачами. Некоторые рекомендации я принимал, некоторые нет. Один из друзей посоветовал улучшить насыщение кислородом тканей мозга. Для этой процедуры я отправился в Беверли-Хилс. Там у них зал был заполнен саркофагами, выглядевшими так, словно их взяли из фильма «Космическая одиссея 2001 года». Каждого пациента укладывали в такую индивидуальную барокамеру, а через час доставали оттуда. Я прошёл сорок сеансов, медитируя или слушая музыку. Публика там собралась разношёрстная: подобные мне больные, пережившие инсульт; восстанавливающиеся глубоководные ныряльщики; люди, желающие ускорить процессы заживления после пластической операции (сцена, вполне соответствующая Беверли-Хилс).

На моё личное исцеление повлияли многие факторы: мой гуру, шаманские техники, акупунктура, экспериментальный препарат ацетилхолин¹, пилюли, пилюли и снова пилюли, акватерапия,

¹ Ацетилхолин (C₇H₁₇N0₃) — передатчик нервного возбуждения. При поступлении в кровь понижает кровяное давление, замедляет сердцебиение, усиливает перистальтику желудка и кишечника и др.

физиотерапия, речевая терапия и, прежде всего, любовь стольких людей... Столь многих людей!

Я прошёл через оба процесса: через лечение и исцеление. Целью лечения является возвращение больного тела в то состояние, в котором оно находилось до болезни. Исцеление же в первую очередь призвано использовать нынешнее состояние в качестве средства духовного пробуждения и, в некоторых случаях, сопутствующего физического улучшения. Должен сказать, что, хотя я не вылечился от последствий инсульта, в связи с ним я определённо прошёл через процесс глубокого исцеления ума и сердца, в результате чего эти два года стали одними из счастливейших в моей жизни. Считая такое невозможным, эго скажет: «Это оправдание боли, заместительный механизм, иллюзия». Но эго — только малая часть нас.

Тело и процесс старения можно рассматривать в иной, более широкой перспективе. С точки зрения души всё выглядит совершенно иначе: вместо того чтобы оплакивать то, чем был в прошлом, изумляешься, видя, каким становишься. Зная, что являешься чем-то большим, чем тело, относишься к его болезням сочувственно, но без страха и негодования. Точно так же, воспринимая тело как часть природы, мы не будем бояться признаков смерти. Мы можем даже научиться любить свои постаревшие тела и видеть в них новую (иную, чем в молодости) красоту.

Это нелегко. Признаёмся ли мы себе в этом или нет, но наш страх физического старения просто маскирует собой страх смерти, на котором я остановлюсь подробнее в седьмой главе. Сейчас лишь отмечу, что отвращение, которое у нас вызывает наша морщинистая кожа, дряблые мышцы и стареющее тело, является, несомненно, следствием резкой неприязни эго ко всему, что напоминает о смерти. Тело — дом смерти, и осознание этого факта помогает жить в разрушающемся теле. В шестидесяти-, семидесяти-, восьмидесятилетнем теле мы чувствуем себя некомфортно, и дело тут не просто в его функционировании или эстетике. В своём теле мы замечаем признаки приближения (быстрого или медленного) смерти, и наш страх, неприятие или игнорирование тела представляет собой разновидность казни посланца, принёсшего царю (эго) нежеланное известие о близкой кончине его тела.

Это помогает понять, почему у многих людей двойственное отношение к своему стареющему телу. Говоря менее абстрактно, можно отметить, что немало людей испытывают реальные физические

затруднения и большинству придётся встретиться с ними в будущем. Но многие из нас считают, что, если этого нельзя избежать, то лучше уж вообще не думать об этом. Поэтому, когда мы попадаем в подобную ситуацию, у нас внутри всё холодеет, сердце замирает и нас охватывает беспокойство. Отворачиваясь от своих страхов, мы лишь усиливаем их. Поэтому разумный подход требует смотреть в глаза правде о тех аспектах старения, которые страшат нас.

БОЛЬ

На личном опыте я убедился, что боль — серьёзный противник. После инсульта врачи поначалу не могли давать мне столько пилюль, чтобы боль в моём скованном теле утихла. Затем боль стала более управляемой, но осталась проблема разграничения физических ощущений и страха перед ними, пытавшегося всецело завладеть моим сознанием. Я узнал, что страх и неприятие не позволяют сделать что-то с болью. В то же время, зная, что представляешь собой нечто больше, чем тело, можно взглянуть на ситуацию с точки зрения души. И это становится убежищем — не чтобы спрятаться, а чтобы научиться отделять страх от реального ощущения.

Не могу сказать, что я уже в совершенстве овладел этим искусством, но большинству из нас в жизни довелось испытывать чрезвычайный физический дискомфорт, и это даёт некоторое представление о тех страданиях, с которыми, возможно, придётся столкнуться в старости. Много лет назад я испытал острый приступ гепатита. Я находился в номере гостиницы, расположенной высоко в Гималаях. Там не было электричества, не было автомобиля и не к кому было обратиться. Я не знал, что со мной происходит. Внутри так невыносимо болело, что я корчился на полу у кровати. Первые часы мой ум вопил: «Доктора! Лекарство!» Какая-то часть меня была в панике. Но в то же время я повторял имя Бога: «Рам, Рам, Рам». Когда я смирился с тем, что могу только взывать к Богу — и всё, — случилось нечто необычное. Происходящее заворожило меня. Как бы странно это ни звучало для рационального ума, я, можно сказать, наслаждался ситуацией. Хотя боль была ужасной, то, что я не всецело отождествился со страхом, позволило мне выйти из этого испытания живым.

Смириться с болью — это как смириться со слабостью. Страшно даже подумать о том, чтобы не сражаться с болью. Кажется, что если мы откроемся ей, то что-то потеряем или что она убьёт нас. Но на самом деле ничего с нами не случится. Боль не может повредить нам, а вот страх — может. Он может заставить нас метаться и делать всякие глупости: например, запереться дома, вместо того чтобы сходить к врачу и выяснить, в чём же дело. Все мы были в подобной ситуации.

Как только почувствуете боль, попробуйте приветствовать её. Она сигнализирует, что нужно обратить внимание на тело, так что будьте ей благодарны.

Если вы простудились, попробуйте поступить так же, как при бессоннице или слабости. Почувствуйте, какая у вас горячая кожа, ощутите жар лихорадки. Погрузитесь в ощущения. Мысленно проникнув в заложенные носовые пазухи, расслабьтесь. Так вы не только уменьшите свои страдания, но и дадите телу отдых, в котором оно нуждается. Если можете, думайте о всех тех существах во Вселенной, которые так же страдают. Пошлите им своё сочувствие и пожелание скорейшего выздоровления.

Вы обнаружите, что всякий раз, когда вам удалось приветствовать свою боль, вы вместе с ней приветствуете свою душу, а душа способна избавить вас от страхов и страданий, связанных с болью. Если вы сумели спокойно наблюдать за своими ощущениями, не отталкивая их, вы увидите, что уже не так страдаете.

Стивен и Ондри Левины проделали очень важную работу: создали медитационные техники, позволяющие принимать боль, а не относиться к ней как к врагу. Они показали, что если мы встречаем боль в штыки, отделяя себя от неё стеной, то это лишь усиливает боль, так как появляется страх: «Если я перестану сопротивляться, мне станет хуже». Конечно, подобную тренировку ума лучше начать при небольших недомоганиях, чтобы, когда случится нечто серьёзное, ваша психика была достаточно подготовлена.

Сколь бы сложной ни была наша ситуация, мы имеем возможность выбирать тип своего отношения к ней. Один мой знакомый, страдающий артритом, тратит массу душевных сил, цепляясь за привычные представления о себе, и поэтому почти всё время находится в состоянии беспокойства. Он боится обострения, переживает, что болезнь может распространиться, и сожалеет об утрате прежнего образа жизни. Его

реакция мне, конечно, понятна, но я также вижу, как эго лишает его шансов принять то, что есть. Если бы он посмотрел на свой артрит с точки зрения души, то без паники, отчаяния и гнева мог бы сказать себе: «Вижу артрит. Пойду к врачу, чтобы узнать, можно ли вылечиться, но при этом я не отождествляю себя с больной артритом личностью. Я скажу «Привет» коленям, не желающим одолеть пару ступенек, и пальцам, не способным удержать крышку чайника». Именно так делает другой мой знакомый, теолог Хьюстон Смит. Когда Хьюстон, которому под восемьдесят, слег с болезненным опоясывающим лишаем, я позвонил ему и спросил, как дела. Я ожидал последних медицинских сведений, но он сказал: «По-видимому, где-то там, наверху, решили научить меня ещё чему-то».

ЗЕРКАЛО СТРАДАНИЯ

На протяжении многих лет я тесно общался с людьми, молодыми и старыми, физические возможности которых были существенно ограничены. Теперь я вижу, насколько это помогает мне самому стареть сознательно. Не так уж важно, стало наше тело недееспособным в результате несчастного случая, болезни или старости, — результат один и тот же. Приведу в качестве примера истории моих самых любимых учителей.

Когда Келли было десять лет, ему попали в голову бейсбольным мячом. Внутри черепа скопилась жидкость, что привело к повышению давления, но в реанимации был дважды поставлен неверный диагноз. В результате Келли стал паралитиком, нуждающимся в круглосуточном присмотре. Я познакомился с ним, когда ему было под тридцать. Несмотря на понятные ограничения, он учился в колледже и жил богатой жизнью, имея множество интересов и друзей. Я увидел его на своей лекции. Он полулежал на каталке, его голова свешивалась, изо рта текла слюна. Говорить он не мог, но выражал свои мысли с помощью сопровождающего и таблички, на которой написаны буквы. Я подошёл к нему, и он «рассказал» мне, что испытывает приступы гнева и отчаяния и надеется, что я ему помогу. Так завязалась наша дружба, которая длилась восемь лет (пока он не умер).

Поначалу мне было трудно находиться в обществе Келли. Где-то

полгода я дважды в неделю приходил к нему, прежде чем научился оставаться внутренне достаточно спокойным и не испытывать сильных эмоций возле его гротескно изуродованного тела. В конце концов я разглядел в Келли душу, попавшую в такое тело, но не тождественную этому телу. Как только произошёл такой сдвиг в моём восприятии, нам стало очень легко общаться. Посреди физического страдания наши души могли встретиться и признать друг друга.

Однажды Келли попросил, чтобы я позволил ему выступить с вводным словом перед моей лекцией, которую я должен был прочесть на конференции профессиональных целителей. Поначалу я колебался, не зная, что из этого получится, но потом согласился. Когда коляску с Келли выкатили на сцену, в зале повисла тяжёлая тишина. Затем, с помощью сопровождающего, Келли буква за буквой продиктовал своё вводное слово: «Р. Д. (так он называл меня) говорит, что мы не являемся своим телом. Аминь». Аудитория встала и взорвалась овацией.

Келли помог мне избавиться от болезненной реакции на подобного рода увечья, а я ему — от гнева. Я обнаружил, что в его теле находится душа, которая за годы инвалидности созрела для освобождения.

Не так давно мне представилась ещё одна подобная возможность — я познакомился с человеком (ему немного за тридцать), у которого последняя стадия амиотрофического латерального склероза, или болезни Яу Герига. За исключением лицевых мышц, тело уже совершенно не слушается его. Он общается с помощью азбуки Морзе: искривлённые губы — «точка», поднятые брови — тире. Первое время, сидя у его больничной койки и «разговаривая» с ним, я, из-за сочувствия, испытывал острое чувство клаустрофобии (так было вначале и при общении с Келли). Мне было трудно не отождествляться с человеком, «закованным» в это искалеченное тело (теперь такие же проблемы у тех, кто окружает меня), но постепенно я успокоился и мог просто сидеть, взяв его за руку. Мы чувствовали глубокую внутреннюю тишину. Моё беспокойство ушло, и я погрузился в лучи умиротворения. Когда я открыл глаза, он просигналил мне: «Так светло, так спокойно». Это был момент свободы.

Сострадание, которое я испытывал по отношению к прикованным к постели, — далеко не то же самое, что день за днём оставаться в подобном теле. И всё же сострадание продемонстрировало мне, что отождествление с душой может обогатить даже такой экстремальный

жизненный сценарий красотой «сейчас». Увидев, как кто-то сумел адаптироваться к по-настоящему серьёзным переменам в своём физическом состоянии, мы в очередной раз восхищаемся величием человеческого духа. Более того, суметь разотождествиться с телесным состоянием Келли, видеть его страдание, но не отождествляться с его страдающим телом — это задача, сходная с той, которая встаёт перед нами в старости: научиться трезво оценивать своё физическое состояние и относиться к телу с сочувствием. Если мы не сочувствуем себе, то никогда не сможем сочувствовать другим.

БОЛЕЗНЬ И СОСТРАДАНИЕ

Стареющему человеку желательно знать, как бы он отреагировал на известие о том, что он смертельно болен. Многие обитатели домов престарелых, с которыми я разговаривал, испытывают почти суеверный страх перед такими мыслями, но мы учимся стареть сознательно, поэтому должны избавляться от подобных суеверий. Болезнь — типичная жизненная ситуация, и по мере старения всё больше шансов чем-то заболеть. И перед нами (как мудрыми старцами) стоит задача: проявить в связи с этим мудрость. Нужно планировать, как мы поведём себя во время серьёзной болезни, ибо большинство из нас рано или поздно столкнутся с ней.

Лет десять назад фонд Мак-Артура присудил свою премию отличному парню Майклу Лернеру, работавшему с онкологическими больными. На мой взгляд, очень полезно ознакомиться с его мыслями о том, как он сам поступил бы, если бы у него обнаружили рак.

Основное внимание я уделил бы внутреннему процессу исцеления, который, надеюсь, был бы приведён в действие известием об онкологическом диагнозе. Я глубоко задумался бы о смысле своей жизни, о том, от чего следует избавиться и что я хотел бы сохранить.

Я бы хорошенько подумал, у какого онколога мне лечиться. Я бы не пошёл к тому, кто отлично умеет придавать лицу участливое выражение — соболезнований мне хватит и от других людей. Мне нужен добрый по своей природе врач, который знаком с последними

медицинскими публикациями, связанными с моей болезнью, у которого найдётся время ответить на мои вопросы, который бы понял, что я хочу сознательно участвовать в выборе методов лечения и пользоваться поддерживающей терапией, который оказал бы мне медицинскую и моральную поддержку перед лицом смерти. Я согласился бы на традиционное лечение, дающее реальные шансы выздороветь. Скорее всего, мне не захотелось бы подвергаться экспериментальной терапии и я не стал бы принимать те лекарства, которые не слишком повышают вероятность выжить, но высокотоксичны или могут лишить меня способности жить и умирать так, как я хочу.

Я воспользовался бы поддерживающей терапией. Я постарался бы найти хорошую группу поддержки и психолога, имеющего опыт работы с онкологическими больными. Хотя я уже много лет вегетарианец, я постарался бы изыскать возможности для обогащения своего рациона. Я бы чаще медитировал и занимался йогой, а также больше времени проводил на природе, гуляя в лесу, на берегу океана или в горах.

Конечно, я не оставил бы без внимания традиционную китайскую медицину: акупунктуру и траволечение.

Я бы старался сделать всё возможное, чтобы жить и выздоравливать. Но я также готовился бы встретить смерть так, чтобы это содействовало моему духовному росту и освобождению.

Я читал бы, писал, слушал музыку, а также проводил бы время с людьми, которых ценю, и с Богом. Я бы доделал всё, что мне не хотелось бы оставить незавершённым. Я не стал бы тратить время на исполнение старых обязательств, хотя, конечно, постарался бы проявить в связи с ними порядочность.

Я хотел бы жить своей жизнью так, как мне хочется. Я постарался бы смириться с неизбежными лишениями и болью, но настойчиво искал бы в своей ситуации красоту, мудрость и радость.

Хотя Майкл не употребляет слов «душа» или «внутренний свидетель», его уравновешенный взгляд демонстрирует сознательное и целостное отношение к болезни: воспользоваться средствами западной медицины, но не забывать о дополнительных, «альтернативных» методах; стараться излечить тело, но заботиться также и о душе, предоставляя в её распоряжение искусство, молитвы, общение. Столь интегральное отношение к телу и его недугам является примером отражения того

многоуровневого внимания, которое необходимо проявить, чтобы стареть более осознанно. Наше физическое «я» нуждается в заботе и уважении, но нельзя позволять его бренной природе тиранить и нашу душу. Всем нам приходилось встречаться со стариками, которые низвели себя до совокупности физических расстройств, страхов и жалоб.

В парке во Флориде я как-то увидел группу пожилых людей, сидящих на скамейке и беседующих примерно так:

—  О, у меня прихватило желчный пузырь!

—  О, у меня плохо с печенью.

—  О, мои почки не работают.

—  О, мой желудок болит.

—  А мне делали операцию на сердце!

Это «сага об органе». Похоже, что такого рода жалобы звучат по двум причинам. Во-первых, им нечем заняться — они на пенсии, их дети выросли и разъехались — вот они и сосредоточиваются на теле. Во-вторых, по мере учащения недомоганий эта тема становится всё актуальнее. Конечно, мы сочувственно относимся к этим проблемам, но важно не допустить развития в себе тенденции к чрезмерному отождествлению с больным телом и любви к своему положению.

Такие ловушки часто бессознательно расставляют те из нас, чьё сочувствие может превратиться в застенки для эго, жаждущего внимания. После инсульта я постоянно стараюсь отстраниться от сочувствия окружающих и не отождествляться с теми ролями, которые кое-кто проецирует на меня: «инвалид», «жертва», «герой». Этому меня несколько лет назад научило пребывание в больнице по поводу не очень серьёзной операции. Не успели мои друзья услышать об этом событии, как на меня посыпался град открыток, цветов, куриного бульона — всех этих свидетельств проявления заботы. Благодаря несложному медицинскому вмешательству я оказался засыпан подарками и участием: «Будь осторожен», «Не делай того и этого», «Дай знать, если тебе что-то понадобится», «Ты уверен, что с тобой всё в порядке?» И я увидел, что, несмотря на благие намерения доброжелателей, весь этот ливень заботы запросто может соблазнить эго и заставить его исполнять роль больного человека (или больного тела), в результате чего мы окажемся там, где быть не должны.

Чтобы выбраться из этой ловушки, в которой мы можем заразиться жалостью к себе, я с помощью описанных в этой главе медитаций старался развить сострадание. Раскрывая сердце, я нахожу время, чтобы посочувствовать тем, кто страдает так же, как я. Я верю, что мысли обладают духовной силой, и поэтому мысленно обращаюсь к знакомым старикам: «Эй, вы не одни. Все мы тоже тут, вместе с вами».

Естественно, что по мере старения меняется наше поведение и характер нашего взаимодействия с социумом. Чтобы стареть сознательно, важно вовремя определить, как меняется наша роль в семье, общине и мире. Как нам избавиться от тех ролей, которые уже нам не подходят, и освоить новую роль — мудрых старцев? Об этом пойдёт речь в следующей главе.

5 СМЕНА РОЛЕЙ

Старость даёт нам возможностей много — Не меньше, чем юность, но плана иного. Вот небо ночное, и видно: на нём Звёзды сияют, которых нет днём.

Лонгфелло

Старость есть старость; нельзя стареть «правильно» или «неправильно». В нашей культуре источником огромных страданий является преследующая многих стареющих людей идея о том, что, научившись делать всё правильно, они в старости не встретятся со страданиями. Люди думают, что, если преуспеют в правильном старении — так же, как пытались добиться успеха в браке, в роли родителей, в бизнесе и других сферах жизни, — то старость не создаст тех проблем, пути решения которых им толком не известны. Но в отношении способа жизни и ролей, которые мы исполняем год за годом, жёсткие рамки оценочного суждения «правильно/неправильно» (да и самого понятия «успех») неуместны. Когда старость освобождает нас от старых ролей и даёт возможность жить по-настоящему, мы обретаем возможность свободно «совершать ошибки», доверять предчувствиям и смело экспериментировать.

Вы могли бы сказать, что «мудрый старец» — это просто ещё одна из

социальных ролей, с которыми отождествляется эго: «муж», «жена», «мать», «отец», «работник», «работодатель» и т. д. Но здесь имеется тонкое отличие. Быть мудрым старцем — значит не столько выполнять социальные функции, сколько погрузиться в глубокие слои сознания, дойти до уровня души.

Мудрость старости — это не ролевая, а сущностная категория. Речь идёт о том, чтобы стать самой мудростью. Да, эго, конечно, исполняет определённую роль и в этом случае, но надо глубже понять суть эго. Эго представляет собой программу, управляющую личностью, телом и их взаимодействием на физическом плане с другими личностями. Эго может быть очень полезным инструментом. Деструктивным оно становится лишь тогда, когда человек ставит знак равенства между эго и своей сущностью. Это порождает массу страданий, поскольку эго полно желаний, удовлетворение которых не даёт реального счастья.

Эгоистичный человек скован рамками времени и желаний. Глядя на жизнь с позиции эго, вы страдаете, так как оно старается увековечить себя и препятствует погружению души в Бога. Чтобы избежать связанных с эго страданий, я пытался стать отрешённым. Но душа зависит от эго, которое даёт нам возможность усвоить важные жизненные уроки.

В своё время такой урок усвоил Будда. Он слышал, что великие йоги круглосуточно медитируют, а съедают за день не более чем зернышко риса. Какое-то время он так и поступал, пока не понял, что разрушает своё тело — «повозку», на которой он приближается к просветлению. Когда Будда избрал «срединный путь», решив не потакать своим желаниям, но и не изнурять себя крайней аскезой, от него отвернулись многие последователи. Но он принял реальность такой, какая она есть — хорошая или плохая, — и это сделало его просветлённым.

Я долго не понимал, что путь отрешённости, по которому я пошёл в Индии, мне не подходит. В конечном счёте моя душа усвоила свои уроки с помощью карма-йоги, то есть благодаря использованию всех аспектов жизни в качестве средства духовного пробуждения. Душа сумеет научиться всему, чему ей надо научиться, лишь в том случае, если эго полноценно функционирует. Тело, эго и душа зависят друг от друга. Относитесь к телу с уважением как к храму души, уважайте эго как средство её обучения.

МИР - ЭТО СЦЕНА

Одна из лучших сторон старения — возможность наблюдать за переменами спокойно, без суеты. Способов воплощения мудрости столько, сколько людей на земле. В план сознательного старения каждый из нас вносит личный темперамент и факты своей биографии. Поскольку нет «правильного» и «неправильного» способа пробуждения в этой фазе жизни, то нельзя создать оптимальную картину того, как вам нужно выглядеть, жить или любить. Вы просто становитесь чем-то большим, чем были до сих пор.

Прежде чем продолжить рассмотрение темы, давайте на минутку прервёмся, чтобы понять, что такое «играть роль» и почему мы этим занимаемся. (Иначе нельзя толком понять, как достичь освобождения.)

По своей натуре эго актёр. С самого детства мы подбирали определение той аморфной структуре, которую называем своим «я», и определяли своё место в мире. В результате мы научились разделять реальность перегородками и постепенно ограничили себя узкими рамками эго. Отделившись от «внешнего мира» и его обитателей, мы сконструировали себе индивидуальность из личных предпочтений, усвоенных уроков, требований окружения, наших физических атрибутов, наследственности, переживаний, а также мириад других компонентов, определяющих наше физическое и психическое существование.

Пока эго формируется (это занимает где-то семь первых лет жизни), его можно сравнить с актрисой, готовящейся к выходу на сцену. Оно подбирает костюмы, разучивает тексты, учится жестикулировать, двигаться и даже выбирает роль, которую, выйдя из репетиционного зала, будет исполнять перед другими эго в свете рампы. Однако в отличие от актрисы, понимающей, что на сцене она исполняет роль, мы склонны, выйдя на подмостки, тут же позабыть, кем являемся на самом деле. Мы — словно клоун, лицо которого скрыто за приклеенной маской.

Старость смущает многих людей потому, в частности, что они чувствуют себя лишёнными своей прежней роли. Дети взрослеют и уезжают от нас, мы стареем, слабеем, выходим на пенсию, видим, как умирают те, кого мы любили... Свет гаснет, зал пустеет, и нас переполняет чувство бессмысленности существования и страх: мы не знаем, как теперь вести себя, не понимаем, где наше место в новой игре.

Постаревшее эго, сущностью которого была роль, исполняемая на публику, сердится, отчаивается или впадает в ступор. Чтобы самоутвердиться, оно может вернуться к тем ролям, которые исполняло в прошлом, но такая стратегия лишь усугубляет страдания, ибо эго ввязывается в битву, в которой непременно потерпит поражение.

Научившись отличать эго, отмеченное умом и мыслями, от не затронутого ими «свидетеля» (души), мы начинаем видеть возможности, предоставляемые нам старостью. Мы начинаем отделять свою сущность от исполняемых нами ролей и понимаем, почему эго продолжает цепляться (несмотря на то что мы пытаемся дать ему свободу) за образы и схемы поведения, которые нам уже не подходят. Без своих ролей эго, как царь в старой притче, окажется голым (т. е. иллюзорным). Хотя для материалиста, слепого к духовности, это трагедия, для искателя истины, сознающего душу, здесь только и начинается самое интересное.

Вместо того чтобы подыскивать себе новую «роль» в мире, лучше спросить себя: «Как нам, стареющим людям, передать свою мудрость миру? Что сделать, чтобы страданий стало меньше? Как поделиться тем, чему мы научились, и не терять связи с обществом? Как найти золотую середину между участием в общественных делах и уединённостью, помня, что, хотя наш долг — служить другим (пока есть возможность), не менее важна личная подготовка (с помощью созерцания, безмолвия и самопознания) к прохождению через смерть?»

БЫТЬ И ДЕЛАТЬ

Старея, мы начинаем сознавать, до какой степени отождествляли себя с тем, что мы делаем. По мере того как актёр Эго отождествляет себя со всевозможными ролями, которые ему приходится исполнять в жизни, он начинает измерять свою значимость тем, что его окружает. Материалистическая культура, сформировавшаяся после индустриальной революции, делает особое ударение на производстве. Поэтому перед выходом на пенсию появляется страх — нам кажется, что, перестав создавать и достигать, мы утратим свою ценность.

Когда я был маленьким мальчиком, мать отмечала мои заслуги, прикрепляя к холодильнику звёздочки из фольги — чем больше звездочек, тем я лучше. Многие из нас сформировались именно в такой

обстановке, и мы проносим подобное отношение к себе через всю жизнь. Не приходится удивляться, что, когда возраст отбирает у нас возможность покорять новые материальные вершины, мы чувствуем себя опустошёнными. Большинство людей верят, что являются тем, что делают; они не понимают: то, что мы делаем, является лишь малой частью того, чем мы являемся. Возрастные изменения, становящиеся преградой на пути достижения мирского успеха, могут нагонять на нас тоску, погружать в депрессию, порождать отчаяние и чувство бессилия. Нас преследует мысль, что проводить время так, как нам хотелось бы (например, сидеть под деревом или спокойно слушать музыку), — тривиально и неправильно. Заметьте, как мы зависим от внешних подтверждений того, что мы «достаточно хороши»! Нам нелегко отказаться от «достижений».

Чувство дискомфорта, вызванное такими затруднениями, предоставляет нам идеальную возможность избавиться от старой иллюзии. Многие женщины, прошедшие через болезненную фазу жизни, известную под названием «синдром опустевшего гнезда», отмечают, что именно утрата привычной родительской роли и образовавшаяся пустота подталкивают их к чему-то новому. Эго теряет те роли, которые придавали его существованию смысл и ценность, и это заставляет его страдать. Но, если эго испытывает дискомфорт, у вас есть шанс подняться на уровень души. Избавившись от отождествления с ролью, вы перестаёте кормить эго привычной пищей. Теперь можно дать ему пищу духовную.

Утвердившись в природе души, мы избавляем себя и окружающих от вечно юной дихотомии. Если, придя к врачу, я вижу, что человек в белом халате — родственная мне душа, а не «должностное лицо», я избавляюсь от своей пассивности. Хореография нашего танца «врач—пациент» зависит от того, увидит ли врач во мне своего собрата или будет смотреть на меня как на «пациента номер 462», что, в свою очередь, зависит от степени его отождествления со своей ролью, но это уже не моя, а его проблема.

Я столкнулся с такой пластичностью ролей, когда попал в больницу по поводу операции на плечевом суставе. Войдя в больничную дверь, я стал «пожилым пациентом». Но женщина в окошке регистратуры узнала меня и, после того как мы обменялись несколькими фразами, сказала: «Я слышала, что в сферу вашей работы входит смерть и умирание. Не могли

бы вы немного поговорить с моей помощницей, которая недавно потеряла мужа?» Я спросил её подругу:

—   Когда умер ваш муж? Она ответила:

—   Пять месяцев назад.

—   А как это произошло? — поинтересовался я, и мы начали говорить о приступах горя, о тёмных и светлых полосах жизни, о том, что любовь выше смерти. В такой простой беседе мы раскрылись друг другу, встретились как души и оценили жуткую красоту её ситуации. Всё это заняло у нас минут пять. Когда я вышел из комнаты, мы оба чувствовали себя обновлёнными.

ТАЙНА СЕКСА

Проводя беседы о старении, я обнаружил, что говорить об уменьшении интереса к сексу трудно. Это не то, что людям хочется услышать; они часто отвечали на мои слова смущением и непониманием, и тогда я рассказывал им такой анекдот.

Немолодой человек, прогуливаясь после обеда, услышал:

— Эй, не мог бы ты мне помочь?

Человек огляделся, но никого не увидел. Он уже хотел идти дальше, когда опять услышал:

— Эй-эй, не мог бы ты мне помочь?

Он остановился, посмотрел по сторонам и опять никого не увидел. Но тут его взгляд упал на обочину — там сидела большая лягушка. В некоторой растерянности он спросил:

— Это ты меня зовёшь?
К его огромному удивлению лягушка ответила:

—  Ну да! Можешь мне помочь? Заинтригованный человек поинтересовался:

—  А чего ты хочешь?

—  Я не простая лягушка, а заколдованная. Если ты меня поцелуешь, я освобожусь от проклятия и превращусь в

прекрасную девушку. Я буду любить тебя, служить тебе, заботиться о тебе, согревать твою постель и сделаю тебя счастливым!

Человек немного подумал, потом взял лягушку, сунул её в карман и пошёл дальше. Лягушка запротестовала:

— Эй, ты забыл меня поцеловать!

— Знаешь, в моём возрасте интереснее иметь говорящую лягушку.

С уровня души можно по-новому посмотреть на способ исполнения своих ролей. Например, с возрастом наша сексуальная роль меняется или отмирает. Здесь кроется ещё один источник беспокойства. Когда по достижении половой зрелости наша сексуальная роль изменилась, это привело к существенному смещению вектора наших желаний и изменению самоосознания. Людям трудно представить себя без полового влечения. Когда сексуальное желание слабеет, мы можем почувствовать себя лишёнными чего-то очень важного. Изменение взаимоотношений смущает нас.

Когда-то мальчишки играли машинками и оловянными солдатиками, девочки наряжали кукол, а потом они подросли, и между ними завязались романтические отношения. Точно так же нас, по совершенно другим причинам, теперь могут заинтересовать совсем другие люди. К примеру, женщина, у которой недавно обнаружили раковую опухоль, растроганно рассказывала о своём посещении семидневного макробиотического противоракового ритрита: «Там собралось два десятка человек, которых я раньше никогда не видела. Они были из разных социальных групп, придерживались различных политических убеждений — и всё это не имело никакого значения». Например, не имело такого значения, как раньше, то, что она была единственной женщиной в этой группе. Роли, потребности и ожидания изменились. Сексуальный контекст не принимался в расчёт — речь шла о жизни и смерти. Женщина сказала, что её сердце раскрылось, как никогда прежде. Годом раньше данная группа показалась бы ей неадекватной, но теперь это были именно те люди, с которыми ей хотелось быть.

Я на личном опыте убедился, сколь благотворен для эго переход от роли сексуального объекта к ситуации, в которой секс не обязателен. В пятьдесят лет я тратил много энергии на удовлетворение своих

сексуальных запросов и на то, чтобы выглядеть сексуально привлекательным в глазах окружающих. Однако с возрастом моё сексуальное обаяние слабело. Ко мне стали относиться по-другому — с меньшим вожделением, но с большим уважением, и поначалу это вызывало у меня двойственные чувства. Мысль о том, что моё физическое состояние соответствует моему возрасту, помогала мало. У меня словно отняли что-то, чем я не насладился в полной мере, пока оно у меня было. Я сожалел об упущенных возможностях, создавал себе проблемы фантазиями о тех удовольствиях, которые мог бы получить, но не получил из-за своего склада ума. Эти сожаления длились несколько лет, пока я не успокоился и не перестал горевать о прошлом. И когда это наконец произошло, я был изумлён тем, сколько у меня высвободилось времени. Когда замолчал «призывный горн» сексуального желания, я смог уделить гораздо больше внимания другим важным вещам. Конечно, старые люди не обязательно лишаются секса: есть такие, которые занимаются им и в семьдесят, и в восемьдесят лет. Но, если сексуальные аппетиты слабеют, это тоже хорошо.

Как-то после лекции, которую я прочёл в рамках проводимой институтом Омега конференции по сознательному старению, ко мне подошёл человек и с невероятной гордостью выпалил: «Мне семьдесят шесть, и у меня каждое утро эрекция!» Я не буду сейчас обсуждать его высказывание; в Индии есть отлично выглядящие столетние йоги, у которых эрекция бывает ежедневно. Мне кажется, что если вы сможете сознательно управлять праной («энергией жизни»), то никаких возрастных ограничений не будет. Йоги, овладевшие праной, могут быть сексуально активными в любом возрасте. Однажды я даже видел, как йог поднял своим членом мешок с цементом. (Не пытайтесь ему подражать!) Но это не та йога, которой занимаюсь я.

Возможно, неочевидная истина заключается в том, что, подобно повзрослевшему мальчику, который перестаёт играть солдатиками, пожилому человеку нет необходимости заниматься сексом, если половые отношения уже не обогащают его. Может быть, когда наша сексуальная активность уменьшается (у мужчин наступает импотенция, а у женщин пропадает желание), нам, вместо того чтобы чувствовать себя проигравшими, лучше посмотреть на это как на возможность перейти на следующий курс университета жизни, освоить новые формы близости?

Потеря интереса (внутреннего и внешнего) к сексу смущает женщин

не меньше, чем мужчин. Благодаря современным технологиям третья часть жизни женщины приходится на период после менопаузы. Многие дамы, с которыми я разговаривал, рассказывали, что потеря привычной роли («сексуальный объект», «жена», «мать») смутила их или даже заставила почувствовать себя несчастными. Одна женщина говорила: «Я иду по улице, и на меня никто даже не взглянет. Я чувствую себя так, словно больше не существую».

Хотя высказывание «старость — ад женщин», возможно, является преувеличением, потеря сексуальной притягательности может быть болезненной. Лишившись прежнего статуса и перестав быть центром семьи, многие женщины затрудняются в выборе для себя новой роли. Сколь разительно отличается такая ситуация от тех обществ, в которых имеются ритуалы для выражения почтения к поздним стадиям жизни! Например, у иудеев, когда младший в семье ребёнок женится или выходит замуж, его мать торжественно поздравляют и посвящают в бабушки. Даже вступление в Американскую ассоциацию пенсионеров (по достижению пятидесятилетнего возраста) становится ритуалом, распахивающим перед нами дверь в новый этап жизни.

МИФ ИНДИВИДУАЛИЗМА

Реализовывать поставленную задачу нам придётся в непростое время. Наша культура не очень склонна проявлять терпимость по отношению к мудрым старикам или старухам. К счастью, по мере вступления поколения «Бэби-бума» в преклонный возраст у нас появляется возможность изменить ситуацию. Многие из нас выросли в эру поисков духовного сознания и не желают, чтобы на них смотрели как на что-то неуместное. Не так уж давно старикам в семье отводилась важная роль. Экономическая необходимость и социальные структуры убеждают индивида в том, что он является частью сложной сети естественных и социальных систем — семьи, общины, государства, биосферы и т. д. Поэтому личность важна не только как индивидуальное существо, но и как часть большой системы.

К сожалению, развитие культа индивидуализма, имевшее место в прошедшие, пятьдесят лет, негативно сказалось на восприятии двух взаимозависимых аспектов. В нашей культуре на смену большой семье,

где дети живут в одном доме с родителями, родителями родителей, тетками и дядьями и где старшие играют в повседневной жизни важную роль, пришла малая (или даже неполная) семья. Такая раздробленность лишила большую часть стариков среды, в которой они могут чувствовать свою значимость, и многим пожилым людям кажется, что без места в системе отношений их жизнь лишена смысла.

Помимо чувства отчуждённости от структур семьи и общества, страдать нас заставляет оторванность от мира природы, от биосферы. В результате мы не видим, что возрастные изменения и старение являются естественным процессом. Тем, кто живёт в урбанистической или субурбанистической среде и окружён порождениями человеческого ума, редко предоставляется возможность по-настоящему, всем своим естеством, постичь цикл рождения, старения и смерти.

Степень потери места в природе и семье была остро осознана мной во время интервью, которое я брал несколько лет назад у Орена Лиона — вождя племени онондага в штате Нью-Йорк. В молодости Орен был рекламным агентом в Нью-Йорке, но впоследствии вернулся к своим индейским корням. В его традиции личность человека является частью биографии семи поколений (трёх предшествующих и трёх последующих), но когда Орен говорил со мной, я почувствовал, что он огорчён.

«Внуки не слушают меня», — сказал он.

Я потомок иммигрантов, и мне было трудно понять, почему личность должна зависеть от предшествующих и последующих поколений. Когда мои предки, полные надежд и светлых ожиданий, прибыли в Нью-Йорк, они с радостью отказались от прошлого ради будущего. Хотя эта «философия будущего» весьма способствовала прогрессу, я увидел, что она лишает стареющих детей иммигрантов корней и чувства исторической сопричастности.

Наше общество не знает, что делать со стариками, и поэтому оно лишено именно тех качеств, которые ему могут дать пожилые люди. К несчастью, большинство стариков сами не знают о том, что могут что-то дать обществу. Но молодые не постучат в нашу дверь и не скажут: «Эй, старичье, у вас есть то, что нам надо. Нам нужна ваша мудрость и широта видения». Только став более сознательными в своём процессе старения, мы (как культура) поймём, какие сокровища таит в себе старость и как ими поделиться. Старея сознательно, мы естественным

образом начнём проявлять те качества, в которых наше общество нуждается, чтобы выжить: выдержка, рассудительность, терпимость и раздумья. Эти качества может дать лишь спокойное восприимчивое сознание, исследовать которое нам предлагает старость.

СОЗНАТЕЛЬНАЯ СВЯЗЬ

Смена ролей в старости часто лишает нас чувства принадлежности к обществу и заставляет чувствовать себя изолированным от других. Когда я говорил об этом с одним вьетнамским мастером дзэн, он сказал, что, несмотря на развитие коммуникационных технологий, в нашем веке информации «одно человеческое существо не может быть с другим существом. Отец не может быть с сыном, мать с дочерью, друг с другом». Хотя люди постоянно обмениваются информацией со всё более широкой аудиторией, им всё труднее быть вместе.

Хотя взаимоотношения изменяются на всех этапах жизни, часто кажется, что в старости трудно установить новые связи взамен разорванных. Попытки не допустить одиночества и чем-то заменить потерянные отношения порой принимают крайние формы. Так, я читал об одном японце, который нанял суррогатную пару с ребёнком, чтобы они посетили его старых родителей (у него самого не было на это времени). Старики провели день, делая вид, будто эти чужие люди — их близкие; они говорили о здоровье «внука», о том, как он вырос, и т. д. Перед отъездом все обменялись поцелуями, и нанятые люди пообещали вскоре приехать опять. За всё это наш японец заплатил им сумму, эквивалентную полутора тысячам долларов.

Один из способов противостоять одиночеству заключается в том, чтобы заботиться о ком-то. Лора Хаксли разработала проект «Забота». Она арендовала в торговом центре помещение, где родители могут оставить детей на то время, пока делают покупки. Вместе с квалифицированными воспитательницами там нянчат детей пожилые волонтеры. От этого выигрывают и дети, и старики. Хотя с возрастом нам может захотеться тишины, у человеческого существа есть врождённая потребность в социальных контактах. Если мы не хотим страдать, нужно уважать эту потребность, поэтому наша программа сознательного старения должна предусматривать её удовлетворение. Нам

хочется убедиться в существовании других сердец, подтвердить своё существование чьим-то присутствием.

Я знаю одну пожилую пару. Он психиатр, а она обучает медитации. У них отличный большой дом, в котором жила их большая семья. Но, когда дети разъехались и обзавелись собственными семьями, мои приятели остались в большом доме вдвоём и однажды сказали: «Это расточительство! Почему бы нам не обустроить цокольный этаж и не перебраться туда, предоставив семье одного их наших сыновей верхнюю часть дома?» Их сын действительно нуждался в жильё, а они — в компании.

По странному стечению обстоятельств, другая моя знакомая в 69-летнем возрасте начала семейную жизнь, хотя никогда не намеревалась обзаводиться семьёй. Случилось так, что она осталась единственной опекуншей шестилетнего ребёнка. Эта интеллектуалка, разъезжавшая по всему миру, проводила семинары, писала книги — и вдруг всё нарушил малыш, от которого она не смогла отмахнуться. Несколько лет она оплакивала свою судьбу, но постепенно её отношение к жизненной ситуации изменилось. Теперь ей хорошо с ребёнком. Она даже допускает, что это неожиданное изменение планов улучшило её жизнь.

Киберпространство хотя и не предоставляет возможностей для близкого контакта, всё же даёт пожилому человеку шанс на альтернативное общение. Мы теперь не связаны географией и можем встретиться в прекрасном новом мире Интернета и провести время с компаньонами по виртуальной реальности. Я недавно услышал по радио рассказ женщины о том, как компьютер и Интернет-контакты с людьми помогли ей справиться с одиночеством и депрессией, вызванной смертью мужа. Через год она сама, с помощью ресурсов Всемирной паутины, стала утешать и поддерживать новоиспечённых вдов.

Одна моя семидесятилетняя знакомая учит свою ещё более пожилую и не выходящую из дому соседку пользоваться Интернетом. Другая моя приятельница, которая любит копаться в саду, благодаря Интернету является активным участником международной садоводческой чат-группы¹. Несомненно, компьютеры будут играть всё более важную роль, позволяя таким пожилым людям, как я, участвовать в социальной жизни и образовательном процессе, не перемещая своё скованное артритом тело

Чат — групповая «беседа» в Интернете.

на большие расстояния.

Подобного рода конструктивные решения проблем старости иногда менее сложны, чем может показаться. К несчастью, многие из нас слишком привержены культу независимости, чтобы увидеть эти возможности. Мы не хотим обременять других — или не хотим, чтобы обременяли нас. В любом случае, мы оказываемся в большей изоляции, чем хотелось бы. Я беседовал с сотнями пожилых людей, и в словах тех, кто хвастал своей независимостью, явственно звучала нотка одиночества. Мы превращаемся в Элеонору Ригби¹, сидящую у окна жизни. Преимущества независимости омрачаются чувством заброшенности. Этот сгустившийся мрак может превратиться в труднопреодолимый барьер, отделяющий эго от остального мира. Если мы стыдимся своей старости или боимся зависеть от других, нам не следует оставлять без внимания эту тенденцию к возрастной самоизоляции. Ей можно противопоставить посещение общественных мероприятий или мест, где есть возможность встречаться с подобными себе людьми; может быть, стоит подумать о таких организациях, как центр дневного пребывания пожилых людей, духовная община или разновозрастная группа, созданная специально для того, чтобы позволить общаться разным поколениям.

МУДРОСТЬ ЗАВИСИМОСТИ

Зависимость является серьёзным препятствием для большинства людей (особенно для усвоивших ценности нашей культуры). Мы слишком высоко ценим самодостаточность и независимость, поэтому нам кажется унизительным нуждаться в помощи и зависеть от кого-то. Мы ценим свою заботу о других, но стесняемся признать, что и сами нуждаемся в заботе. Инсульт остро поставил передо мной эту проблему и показал, как трудно для эго решить её. Но я обнаружил, что если люди по-настоящему открыты друг другу и желают служить, то стирается грань между сильным и обессиленным, между тем, кто помогает, и тем,

¹ «...Элеонора Ригби... живет в мечтах, ждет у окна, а на ее лице написано, что дверь она оставила полуоткрытой» (Леннон — Маккартни).

кому помогают. Но вначале нам нужно справиться с тем аспектом себя, который отдаляет нас от других людей и мешает нам принимать помощь.

Эта упрямая и неподатливая часть эго сформировалась в двухлетнем возрасте, когда дети впервые учатся отвергать помощь родителей, и она же, без нашего ведома, продолжает настаивать на своём в старости. Если мы не научимся просить о помощи, это так и останется для нас нерешённой проблемой. Если потребность в заботе смущает вас и заставляет чувствовать себя униженным, вы можете максимально долго отрицать, что нуждаетесь в помощи. Вместо того чтобы с благодарностью принять то, что могут предложить другие, многие из нас внутренне закрываются, когда нужно о чём-то попросить. Такая ситуация никому не доставляет радости.

Когда мы становимся зависимыми от других, это может трансформировать личность всех участников происходящего. Позволив себе рассказать о своих потребностях, мы предоставляем окружающим возможность оказать помощь — благодаря нам окажется удовлетворённой одна из самых фундаментальных потребностей человека — потребность помогать. Позволив себе быть зависимым, мы можем помочь окружающим избавиться от страха перед зависимостью. Если же мы проявляем гнев и сопротивляемся своей зависимости, это порождает страдание, так как наши эмоции заставят тех, кто заботится о нас, чувствовать себя неловко. Вместо честного обмена может получиться фарс: обе стороны будут делать вид, будто не делают то, что делают.

Если вам предназначено быть зависимым, то пусть это приносит радость. Мне это даётся нелегко, но я стараюсь, в чём мне помогает невозможность самостоятельно управлять автомобилем. Я всегда любил свои машины. В гараже моей подруги стоял отличный «БМВ», и мне нравилось быть её пассажиром. Это такой фантастический автомобиль, что я в конце концов купил его. Но я не успел на нём покататься — случился инсульт. Я воображал, как управляю машиной, как подчиняю её себе, но вдруг «подчинённым» оказался я сам.

Мои помощники рассказывали, насколько хорош автомобиль, и я радовался, пока не понял, что, даже если мне когда-нибудь захочется проехаться на этой машине, я буду нуждаться в услугах водителя. Это меня слегка расстроило, и я позавидовал тем, кто может сидеть за рулём. И это вызвало у них чувство дискомфорта: они чувствовали себя

виновными в том, что могут делать то, чего я не могу. Но однажды во мне произошла внутренняя перемена. Вместо того чтобы думать: «О, горе мне, я не могу сесть за руль», я сказал себе: «Эй, парень! А ведь у тебя может быть «бумер» с личным шофёром!» Поездка мне понравилась, и мои помощники тоже смогли наслаждаться ею. Моя радость позволила радоваться им.

Если мы посмотрим на ситуацию зависимости с точки зрения души, то поймём, сколь освобождающей она может быть. В отличие от картин силы и бессилия, которые рисует перед нами эго, духовная перспектива показывает, что души обмениваются любовью и заботой. Вместо того чтобы негодовать на свою зависимость и проклинать себя за то, что уже не можешь быть таким независимым, как прежде, мы начнём воспринимать новые обстоятельства как шанс развить более близкие отношения. От нас требуется распахнуть дверь, через которую могут войти мудрость и прозрение.

До инсульта я никогда бы не подумал, что смогу так спокойно принимать от людей заботу или позволить им в такой степени «вторгаться в мою личную жизнь». Однако всё это глубоко затронуло меня. Парадоксально, но то, что мы называем несчастьем — то, чему мы больше всего сопротивлялись, — нередко посылает нам величайшие нежданные дары. Я не призываю к телячьему оптимизму; никто из нас (и я тоже) не хотел бы потерять возможность обслуживать себя и стать обузой для других. Я просто хочу сказать, что, когда такое случается, мы часто удивляемся, сколь благотворно для нас происшедшее, каким важным уроком оно оказалось.

Встречая человека, который зависим от других, но не отождествляется с этой ролью, поражаешься, сколько света и радости дарит его зависимость. Те, кто заботится о таких людях, чувствуют, что получили дар. Это подлинно человеческие взаимоотношения, которые обогащают обе стороны. К тому же, взглянув на воплощение с точки зрения души, мы увидим, что люди взаимодействуют не только ради выживания, не только чтобы получить/предоставить пищу, кров и уход. Мы здесь для того, чтобы помочь друг другу обрести освобождение. Всё остальное — лишь обрамление, средство, позволяющее одному человеку помочь другому стать свободным.

Мой добрый приятель Роб Лиман писал мне: «Помогать и поддерживать друг друга на пути к истине — это, возможно, высшая

форма любви». Чтобы быть внимательным к чужим потребностям и честным в отношении своих новых, появляющихся с годами нужд, необходимо обладать тем, что буддийский монах Судзуки Роши называет «умом первоклашки»: способностью живого, не искажённого предубеждениями или ожиданиями отклика на каждый момент.

Часто нежелание попросить о помощи вызвано стремлением никого не обременять. Но что мы имеем в виду под «бременем»? Чтобы понять свои и чужие потребности, нужно увидеть, насколько мы привязаны к своим представлениям о «правильном положении вещей» и о том, какими мы должны быть. Я пересёк этот мост, когда мой больной отец больше не мог обслуживать себя и мачеха попросила меня помочь. Поначалу я не мог воспринимать болезнь отца и свои новые обязанности без того, чтобы не видеть в них вторжения в мою жизнь и помехи на пути осуществления намеченного мною. В мои планы болезнь отца не входила. Но я не мог отказаться от сыновнего долга: отец дал мне жизнь, а теперь он нуждался в уходе.

Мне было уже за пятьдесят, но я не женат, и мне было легче изменить свою жизнь, чем другим членам семьи. И всё же это было нелегко. В шестидесятые годы я потратил немало сил на то, чтобы стать независимым от семьи. Каждый раз, когда я возвращался из Индии после периода интенсивной духовной практики, отец спрашивал меня, устроился ли я на работу.

Я уверил себя в том, что он никогда не поймёт меня. Но теперь он был дряхлым стариком, нуждающимся в моём уходе. Так что я вернулся в родительский дом, где жил отец с мачехой, и поселился в комнатке цокольного этажа.

Поначалу я исполнял свои новые обязанности неохотно, думая о своей «жертве» и ожидая от окружающих признания за то, что я такой хороший и любящий сын. Но моя эгоистическая привязанность к роли опекуна постепенно слабела, и в конце концов мы с отцом стали просто двумя людьми, оказавшимися рядом, — не только отцом и сыном, но душами, обменивающимися любовью. Факт зависимости перестал играть какую-либо роль. С тех пор как отец умер, я понял, как здорово, что судьба избавила меня от эгоистической привязанности к внешней свободе и к выработанным мною представлениям о том, какой должна быть моя жизнь. Похоже, что происходящее между нами было именно тем, что нужно. Я заботился об отце так, как он заботился обо мне в детстве, и это

дало мне чувство гармонии и завершённости.

ПРИВЯЗАННОСТЬ К ВЛАСТИ

Эго отождествляется с теми ролями, которые играет в мире. Одним из важнейших стимулов к исполнению этих ролей является власть. И чтобы в старости не страдать и не испытывать чувства потери, нужно разобраться со своей привязанностью к власти.

Мы измеряем власть многими вещами: количеством денег на банковском счёте, размерами акционерного капитала, физической привлекательностью, авторитетом, способностью строить свою жизнь так, как хочется. С возрастом у нас остаётся меньше внешних подтверждений власти, и мы начинаем понимать, как влипли и сколь безнадёжно держаться за мирские гарантии.

Встречая пожилых людей, имеющих много денег и власти, я часто бывал неприятно поражён тем, как они боятся потерять то, что имеют. Чем больше они цепляются за свои накопления, тем острее боль, вызванная пониманием того факта, что богатство и социальное положение мало что могут дать тому, кто хочет стареть мудро и спокойно. Собственно, эгоистичная привязанность к власти любого рода неразрывно связана со страхом потери этой власти и поэтому становится источником страдания.

Однако есть вид власти, которая не порождает страха. Это духовная власть, сила просветлённого ума. По мере того как мы начинаем ценить власть души больше, чем мирскую влиятельность, наше восприятие возрастных перемен меняется. Помню, я как-то сидел рядом со своим гуру, когда неподалёку проехал кортеж премьер-министра Индии, Индиры Ганди: лимузины, военные грузовики, джипы, генералы. А рядом на низенькой деревянной скамейке сидел Махарадж-джи — старый человек, завернувшийся в одеяло. Он покачал головой и улыбнулся: «Смотри-ка, а ведь это всего лишь земной царь». И в этот момент свет духовности показал, сколь нелепа вся эта помпезная процессия: словно игрушечные машинки и солдатики. «Земная власть нереальна, преходяща, — как бы говорил Махарадж-джи, — и поэтому появляется страх утратить её».

Когда-то я усвоил этот урок, прочувствовав его на собственной шкуре.

Я отдыхал на Мартас-Винъярд¹ с Тарой и Дэнни Гоулменом², к которому отношусь как к своему младшему брату в Боге. Книга Дэнни «Ум эмоций» много месяцев возглавляла публикуемый в «Нью-Йорк тайме» список бестселлеров.

Мы гуляли по пляжу, где меня часто, к большому моему удовольствию, узнавали. К нам подошёл человек и сказал: «Я Вас, кажется, знаю». Я улыбнулся и принял вид этакого скромняги. Человек продолжил: «Вы не Дэн Гоулмен?» Он обращался вовсе не ко мне! Улыбка застыла на моём лице. А подошедший, указывая на меня, спросил у Дэнни: «Это ваш отец?» Стоит ли говорить, что моя привязанность к роли поп-звёзды мгновенно пошатнулась!

БЕСПОКОЙНЫЙ «УХОД НА ПОКОЙ»

Выход на пенсию — типичная причина страха потери власти и положения в мире. Помимо того что работа даёт нам ощущение власти, она помогает структурировать сутки и позволяет почувствовать, что мы нужны кому-то. Многие привыкли ассоциировать себя с тем, что они делают ради заработка, поэтому уход с работы заставляет людей чувствовать себя бесполезными.

Помню, подростком я играл в карты с приятелем моего отца, 76-летним владельцем большой текстильной империи, который горько сетовал на то, что в поисках дешёвой рабочей силы ему приходится ездить из Новой Англии на Юг. Я спросил, зачем такому богатому человек, как он, заниматься этим. Почему бы не уйти на покой, поручив дела кому-то другому? Его печальный ответ сводился к тому, что он не знает, чем ещё может заняться. Точно так же, когда Эндрю Карнеги, великого магната, спросили, почему он продолжает работать, он ответил: «Я забыл, как делать что-то другое». Несмотря на отличие контекста, такие затруднения напоминают о том древнем китайце, который всю жизнь собирал хворост. Когда его спросили, сожалеет ли он о чём-то, он сказал, что сожалеет только о том, что теперь не может собирать хворост.

¹ Мартас-Винъярд («Виноградник Марты») — остров на юго-западе штата
Массачусетс, летний курорт.

² В самом начале существования «Софии», в 1992 году, у нас была опубликована
книга Дэниела Гоулмена «Многообразие медитативного опыта».

Три года назад я посетил 92-летнего человека, гордившегося тем, что продолжает делать то же, что делал последние сорок пять лет. Он смотрел на себя как на ролевую модель. К нему каждый день приходили клиенты, но я увидел горькую сторону его успеха. Хотя он делал всё, чтобы не утратить своей роли (и искренне желал помочь людям), мне пришло в голову, что без работы (которой он может лишиться в любой момент) он окажется в пустоте. Конечно, его неспособность изменить свой имидж трогательна (а с точки зрения эго его поведение даже выглядит героическим), но в духовной перспективе это не может не вызывать тревогу.

В каждом из этих случаев отчётливо заметен страх потери власти, которую влечёт за собой утрата привычной роли занятого человека; страх перед неструктурированностью времени и отсутствием чётко определённой последовательности действий.

Чтобы избавиться от беспокойства и придать своей жизни какой-то смысл, люди часто окунаются в другую деятельность: становятся волонтерами, устраивают себе бесконечный отпуск, придумывают хобби или ещё какое-то занятие. Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы быть занятым, но так как подобная деятельность порождена отчаянием, она не может быть безоблачной.

Желающим жить осознанно нужно помнить о существовании непреложного закона: всё, что делается как реакция на «негативное» чувство (например, страх), лишь усиливает его. Другими словами, вместо того чтобы в надежде на избавление от пугающих эмоций пытаться заполнить высвободившееся время какой-то суетой, нередко лучше остановиться и уделить внимание своим страхам. Нам предоставляется возможность спросить себя, почему мы боимся бездействия и от какого чувства пытаемся закрыться своей занятостью. Поступив так, мы не только не утонем в страхах, но и обнаружим, что они основаны на ложных предположениях, и поймём, что эти страхи — нечто гораздо худшее, чем реальность, которой они вызваны. Окажется, что мы, сами того не зная, с предубеждением относились к проблеме использования времени. Как заметил Гей Лус, «после аплодисментов в честь занятости и производительности покой кажется грехом». Для нашей материалистичной и ориентированной на молодость культуры такой подход характерен, но он контрпродуктивен в отношении программы сознательного старения, ибо для пробуждения внутренней мудрости

необходим покой.

Выход на пенсию можно рассматривать не как конец жизни, а как возможность приступить к другой, более важной работе — превращению себя в мудрого старца. Поначалу такая перемена может смутить и напугать, но я вижу в ней путь к радости и свободе. Часто люди, которые цепко держались за свою роль труженика, избавлялись от неё с огромным облегчением и устремляли свою энергию в новом, неожиданном направлении. К примеру, 83-летняя Флорида Скотт-Максвел чувствует себя в пожилом возрасте более комфортно, чем раньше. Она пишет:

«В старости мы сталкиваемся с бездействием, пустотой, ненужностью, неспособностью работать... Но теперь я уверена, что эта свобода являет собой истинный плод пожилого возраста. Моя старость настолько занимает меня, что я боюсь, как бы что-то ей не помешало».

Других пенсионеров бездействие привлекает меньше. Осенью 1995 года я провёл четыре дня на Международном Горбачев-форуме, где мне встретилось несколько весьма примечательных ролевых моделей старости. Среди участников была Барбара Вейднер — восьмидесятилетняя католичка, которая возглавляет организацию «Бабушки за мир». Когда я спросил её, почему она участвует в движении за мир, она сказала:

«Я просто подумала: «Какой мир я оставлю своим внукам?» Ответ на этот вопрос мне не очень понравился. Поэтому я решила высказаться на эту тему и что-то сделать, чтобы изменить ситуацию. Я изготовила транспарант «Бабушки — за мир» и стала выходить с ним на улицу, заявляя о своём намерении. Однажды я оказалась среди людей, которые, протестуя против милитаризма, вытянулись живым барьером поперёк дороги, чтобы не дать проехать военным грузовикам. Меня арестовали, привезли в тюрьму, обыскали и заперли в камере. И в этот момент со мной что-то произошло. Я поняла, что они больше ничего не могут со мной сделать. Я свободна».

С тех пор Барбара разносит своё послание мира по всему миру и

всюду находит бабушек, думающих так же, как она. Она была с Маркосом¹ в горах мексиканского штата Чиапас. Она посещала зону военных действий в Никарагуа и Чечне. Она участвовала в женской конференции, проходившей в Пекине. Она говорит бабушкам: «Мы сильны своей любовью к детям и внукам». На мой взгляд, в ней представлены именно те качества мудрой старости, в которых нуждается наш мир. Лишь пожилой человек (в данном случае бабушка) может предложить такой драгоценный дар: сострадание, исходящее не из соображений «правильности», а из зрелой сопричастности ритмам Вселенной. В деятельности Барбары проявляется власть сердца (являющегося антиподом эго), — власть, которую не может отнять уход на пенсию.

ДАР СЛУЖЕНИЯ

Ещё одно занятие, исключительно подходящее мудрым старцам, — работа с болезнью и смертью. Интенсивно занимаясь этим последние тридцать лет, я узнал многое и о себе, и о тех, кого посещал. Собственно, я часто чувствовал себя учеником, которому давали урок страдающие люди. Разве есть роль, которая приличествовала бы нам, стареющим и умирающим людям, больше, чем пребывание рядом с теми, кто находится в таком же положении?

Три года назад, выступая на конференции в Бразилии, я экспромтом сделал ремарку, которая впоследствии показалась мне важной. Я указал на связь между тем, чему мы хотим научиться, и тем, что мы делаем в мире: «Когда перестаёшь думать о духовной практике как о чём-то, чем ты занимаешься во время медитации, ты осознаёшь, что твоей дхармой является твоя карма». Другими словами, именно то, что мы делаем в мире, как раз и является нашей духовной практикой. Реакция на моё высказывание была удивительной. Впоследствии десятки людей подходили ко мне и говорили, что эта идея открыла им истину и помогала совершенно по-новому взглянуть на своё место в мире.

¹ Субкоманданте Маркоe — лидер мексиканских повстанцев из «Сапатистской армии народного освобождения». В январе 1994 года со своим отрядом занял один из труднодоступных районов на севере Мексики. В июне 1997 года появилась его книга «Семь деталей мировой головоломки», которая стала чем-то вроде манифеста антиглобализма, а сам Маркое — символом движения.

В связи с освобождением от ролевых моделей нашей культуры и вовлечённостью в непроизводительную (в материальном смысле) деятельность важно отличать истинную ценность себя как мудрого старца от того, за что нас ценят окружающие. Большинство из нас вряд ли стяжают славу с помощью той деятельности, которая привлекает нас в пожилом возрасте. Конечно, есть такие исключения, как Барбара Вейднер, но не приходится ждать особых похвал за работу в саду, игру с внуками или за накопленный житейский опыт. Социум не намеревается награждать нас за медитацию, осознание страхов, ослабление тисков психической необходимости «стремиться» и «достигать». С возрастом желательно избавляться от потребности в общественном одобрении. Многие пожилые люди говорили мне, что одно из главных преимуществ старости заключается в том, что старика не очень заботит мнение о нём посторонних и поэтому он свободно может быть самим собой.

В идеале этот процесс освобождения от шаблонов культуры и осознания своей истинной ценности должен был бы начаться задолго до того, как мы состаримся. Такой заранее упроченный внутренний ресурс весьма помог бы нам в старости, когда в нём возникает потребность. К счастью, в моей жизни именно так и было. Будучи преподавателем в Гарварде, я вёл курс планирования карьеры и предлагал студентам строить её на основе тех ролей, в которых лучше всего могут отразиться их способности и внутренние приоритеты. Но когда я был уволен из университета, а потом вообще лишился возможности заниматься академической деятельностью, мне самому пришлось сделать то, чему я учил.

Проведя тщательную ревизию своих ценностей, я определил, какие роли подходят мне в личной и профессиональной сферах, и принял ряд решений, определивших характер моей жизни на последующие тридцать лет. Я решил, что в семейной жизни буду дядей, в области политики и коммерции — придворным шутом-советником, а применительно ко всему обществу — философом. Я понял, что хочу выйти из-под власти мирской иерархии, и двинулся в направлении восприятия себя как Рам Дасса (мудреца). Такой подход был для меня привлекателен, в частности, потому, что он не ставил возрастных ограничений для моей карьеры. Чем старше я становился, тем увереннее чувствовал себя в выбранной «безролевой роли».

С годами я старался повысить качество своей работы. Мне хотелось,

чтобы люди, приходящие на мои лекции, услышали именно то, что, по их мнению, им нужно. Собственно, я просто пытался озвучивать ту мудрость, которая принадлежит всем. Часто я даже начинал лекцию так: «Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Рам Дасс. В Индии так называют Ханумана — бога в образе обезьяны. Хануман посвятил всю свою жизнь служению Раме (Богу). Но в последние годы я воспринимаю слово РАМ как аббревиатуру: «рот, арендованный мною». Я имею в виду, что каждый из вас арендовал на сегодняшний вечер мой рот, чтобы с его помощью сказать себе то, что вы уже знаете. Откуда я знаю, что вы знаете? Когда я говорю что-то очень важное или эзотерическое, вы утвердительно киваете головой. Разве вы кивали бы, если бы не знали этого? Но если вы знаете, то зачем вы пришли меня слушать? Я не могу придумать другой причины, помимо эволюционной необходимости, заставляющей нас говорить это себе вновь и вновь — пока наконец не услышим. Это работает.

Но, хотя такая деятельность давала мне определённое место в обществе (пусть и маргинальное), я старался относиться к этому легко, зная, что в любой момент можно всё потерять. Так, после инсульта, я в меньшей степени могу (и не так уж сильно хочу) выступать публично. И хотя теперь я в глазах общества менее заметная фигура, я благодарен судьбе за то, что не был всецело привязан к своей работе. К тому же было бы немудро жёстко держаться за представления о том, что именно мудрому старцу надлежит делать и о чём говорить. Учась стареть более сознательно, мы во всё большей степени постигаем преходящую природу всего мирского — включая голос, который мы пытаемся использовать во благо миру. Осознание своего места во всеобщем потоке жизни и умение отличать власть личности от власти души является решающим шагом к духовной зрелости.

ЭКСЦЕНТРИЧНОСТЬ

На одном из этапов своей жизни М. Ганди возглавил марш протеста против тирании Британской империи. В этой акции участвовали тысячи индийцев. Они оставили работу и пришли издалека, чтобы присоединиться к демонстрации, но когда возникла напряжённая ситуация, угрожающая проявлением насилия, Ганди приказал остановить марш и распустить всех по домам. Люди протестовали и просили Ганди

одуматься, но тот ответил: «Бог — абсолютная истина. Я человек. Мне открыта лишь относительная истина. Поэтому моё понимание истины может меняться день ото дня. Я обязан придерживаться истины, а не постоянства». В этом ответе отразилось смирение жизни, посвящённой духовной практике.

Когда нам приходится противостоять стрелам, которые пускает в нас старость, мы можем позволить себе быть «непостоянными» в отношении принятой точки зрения. Следует согласовывать свои планы и отношения с изменившимися потребностями. Так как старость, несомненно, приносит много сюрпризов, нам нужно учиться вести себя более гибко, а не более жёстко. Эмерсон писал, что «глупая настойчивость — дьявол скудоумных». На самом деле, свобода быть непоследовательным является одним из величайших преимуществ старости. Пожилой возраст даёт нам возможность импровизировать и позволяет быть эксцентричными. Мы можем позволить себе быть немного «с приветом» и не придерживаться условностей. Я всегда держу под рукой две цитаты, в которых отражена мысль, которую я хочу выразить. Первый текст написан 85-летней Надин Стар:

«Если буду жива, мне хотелось бы наделать ещё глупостей. Расслабиться. Предоставить себе свободу. Быть проще, чем раньше. Оставить себе меньше серьёзных тем. Дать себе больше шансов. Подняться на новые горы и переплыть через новые реки. Есть больше мороженого и меньше бобов. Может, у меня будет больше реальных проблем, но зато меньше воображаемых. Видите ли, я одна из тех, кто прожил жизнь — день за днём, час за часом — трезво и разумно. О, мне нужны мои мгновения... и, если они у меня ещё будут, хочу, чтобы их было больше. Собственно, я постараюсь, чтобы у меня не было ничего, кроме мгновений. Каждый день — мгновения, одно за другим, а не многие годы впереди. Я была одной из тех, кто никуда не пойдёт без термометра, термоса, дождевика и парашюта. Если мне ещё суждено путешествовать, я буду делать это налегке. Если моя жизнь продлится, я буду ходить босиком по траве даже поздней осенью. Я потанцую. Я покатаюсь на каруселях. Я нарву фиалок. Я буду жить каждое мгновение».

А вот стихотворение Дженни Джозеф. Оно называется

«Предупреждение», и в нём автор описывает, как ей хотелось бы в старости радовать себя игривой эксцентричностью.

Когда я стану старой, я буду облачаться в пурпур,

и носить красную шляпку, которая мне не идёт,

и истрачу пенсию на бренди,

летние перчатки и сатиновые сандалии,

и скажу: «На масло денег нет».

Я сяду на бордюр, когда устану,

и в магазине тортик съем с витрины,

понажимаю кнопки всех дверных звонков,

и палкой проведу по прутикам ограды,

и распрощаюсь с рассудительной молодостью.

Я выйду в шлепанцах под дождь,

сорву цветы в чужом саду

и научусь плевать.

Можно будет надеть ужасную блузку,

и потолстеть,

и съесть за раз кило сосисок,

а после всю неделю есть лишь хлеб да квас,

и в ящиках стола хранить карандаши

и всякую другую мелочь.

Но сейчас нужно одеваться так, чтобы не промокнуть,

и платить налоги,

и не ругаться на улице,

и быть примером для детей,

и обедать с друзьями,

и читать газеты.

Но, может, сейчас мне стоит немного потренироваться —

чтобы не шокировать знакомых, когда я вдруг стану старой и буду облачаться в пурпур.

ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ

На пожилого человека оказывают воздействие сразу два побуждения:

1)  стремление оставаться активным и поддерживать свой социальный
имидж;

2) желание отказаться от общественных дел ради неспешной
созерцательной жизни.

Хотя кое-кому такая интровертность покажется антисоциальной. Похоже, что тревожащая нас проблема («Я был таким активным, что же со мной происходит?») является естественным результатом старения. Это не параноидальная замкнутость в себе, не боязнь мира, а углубление сознания, вызванное близостью смерти и желанием задуматься над тем, что такое, собственно, жизнь. Приоритеты меняются, и вы отбираете то, что вам подходит. Важно иметь возможность делать это. Нужно иметь свободное время, чтобы задаться глубинными вопросами о том, кто мы, где мы и какой во всём этом смысл. Когда размышляешь о смысле и стоишь на пороге разгадки тайны, возникает непередаваемое чувство. Чтобы использовать эту возможность, непременно нужно остановиться, отстраниться от суеты.

Я получаю много писем от искателей духовности, которые сообщают мне, как они одиноки на духовном пути. Они пишут, что живут в маленьких городках, в которых нет никого, кому можно было бы рассказать о своих чувствах. Им нужны друзья, единомышленники, с которыми можно было бы поделиться сокровенными мыслями о старении, тайне смерти и сознательном восприятии физических, социальных и психологических изменений. Правильное общение — очень важный фактор, помогающий обрести духовное видение. Полезно иметь друзей, которые не дают сойти с выбранного пути и тактично поправляют вас, когда вы отклоняетесь от тропы духовности. Пребывание в обществе тех, кто практикует сознательное старение, укрепляет нашу решимость и помогает противостоять внушениям

культуры, враждебной мудрости стариков.

Ввиду большой важности общения с мудрыми людьми и при отсутствии возможности встречаться с единомышленниками, нужно изыскать какие-то альтернативные средства поддержания связи с Сознанием. Огромную помощь в этом могут оказать книги. В те годы, когда я много путешествовал и это не всегда происходило в обществе искателей духовности, со мной всегда были надёжные друзья-книги: цитаты из Лао-цзы, Дхаммапада или Гита, которые указывали мне путь мудрости. Бабушка моей хорошей знакомой является членом церкви «Христианская наука» ¹. Будучи совершенно мирским человеком, она уже много лет каждый день, без исключений, читает вероучительную литературу. Хотя члены семьи беспокоятся, что из-за своей веры она отказывается принимать лекарства, сама она выглядит вполне счастливой и благодаря своим духовным штудиям не теряет духовного взгляда на жизнь.

С возрастом наши отношения с миром становятся более внутренними, не столь явными. Избавившись от мирских ролей, мы учимся уделять больше внимания душевным связям. Мы отчётливее видим и выше ценим свои отношения с родственниками, друзьями и обществом. Хотя мы можем оставаться социально активными, нельзя забывать, что старость — время для раздумий и внутренней работы. Избавившись от необходимости чего-то достигать и сбросив маски, мы сосредоточиваемся на том, чтобы сознательно воспринимать каждое драгоценное мгновение дня и не поддаваться внушениям эго. Вооружившись мудростью, мы сможем жить более творческой жизнью, чем когда-либо прежде. Мы будем строить жизнь на основе покоя и невозмутимости, на обширном пространстве осознанности и любви — при любых жизненных обстоятельствах.

¹ Христианская наука — религиозно-этическое движение, начало которому положила Мэри Бейкер Эдди (1821-1910). Для членов церкви основной вероучительной книгой помимо Библии является «Наука и здоровье. Ключ к священному писанию», в которой М. Б. Эдди описывает «научную систему божественного исцеления» — основанный на вере безмедикаментозный метод лечения болезней.

6 ЖИТЬ СЕЙЧАС

«Если бы молодость знала...» Молодые не знают, сколь драгоценен каждый момент жизни. Такая ситуация сохраняется до вступления в средний возраст, в котором будущее начинает выглядеть не таким уж бесконечным. Внезапно стакан оказывается наполовину пустым; впереди осталось меньше времени, чем позади, и мы, очнувшись, часто бываем шокированы тем, сколь мало внимания уделяли самому важному в жизни: умению ценить каждое мгновение и искусству быть — с открытыми глазами и сердцем — «здесь и сейчас».

В этой главе мы сосредоточимся на том, как работать со временем. Мы увидим, как наша обременённость прошлым и озабоченность будущим уводят нас из настоящего момента, лишая радости и осознания. Мы узнаем, как сознательное старение может пробудить нас и вывести на остров стабильности в потоке времени. В конце мы обратимся к теме, которая часто воспринимается болезненно, — к возрастным изменениям, с годами набирающим темп, — и узнаем, как реагировать на них мудро и уравновешенно.

БРЕННОСТЬ МИРА

В семидесятых годах я начал систематически заниматься буддийской

медитацией. Это произошло на курсах в Бодх-Гае¹ — том месте Индии, где за 500 лет до рождения Христа Будда обрёл просветление, сидя под деревом бодхи.

Одной из первых идей, усвоенных там мною, была доктрина анитьи — признание невечности всех феноменов. Эта идея, являющаяся краеугольным камнем буддизма, не была для меня совершенно новой. С помощью таких энтеогенов, как ЛСД, я часто наблюдал за исчезновением того, что на первый взгляд было прочным и постоянным. К тому же мне, как многим жителям Запада, был известен библейский призыв собирать сокровища там, «где ни моль, ни ржа не истребляют» ¹. Но углублённо рассматривать преходящесть мира феноменов я начал именно на тех уроках медитации.

Исторически сложилось так, что монахи этой буддийской традиции занимались духовной практикой в тех уединённых местах, где оставляли покойников — на съедение птицам и животным. Там монахи всю ночь медитировали на разные стадии разложения тела: раздувшийся труп, скелет, прах. Такая практика помогала монахам полностью осознать бренность не только физического тела, но и всей материальной жизни и избавляла от привязанности к миру материи. Так они учились наблюдать за умом и телом с уровня души. Обретя способность всецело присутствовать в «сейчас» и созерцать стремительный поток перемен, пребывая в незыблемом покое, они постигали истину, которая может открыться нам в старости.

Монахам, развивающим непривязанность к своему телу и ко всем переменам в материальном окружении, был дарован проблеск освобождения; перед ними приоткрывались врата, через которые сознание может выйти в сферу, свободную от связанных с ходом времени страданий. Но они не были оторваны от повседневной жизни.

Душа и эго работают сообща. Помните, что они взаимодействуют с телом и что эго, став именно тем, чем оно должно быть, превращается в инструмент обучения души. Эго сосуществует с душой, земной мир — с Царством Небесным. Одно не исключает другого.

¹ Бодх-Гая — деревня в Северной Индии, расположена в долине Ганга на расстоянии 10 км к югу от г. Гая (штат Бихар); мировой центр паломничества буддистов.

Хотя «кладбищенская медитация» на Западе невозможна (в других уголках земного шара ею по-прежнему занимаются), интенсивные занятия в Бодх-Гае сделали меня более чувствительным к факту невечности и к тому, как мы обычно пытаемся убежать от неё. Осознание всеобщей бренности породило во мне огромное беспокойство, так как показало, сколь шатко положение, которое я пытался занимать. Моё эго отрицало эту истину. Основанное на иллюзии прочности своего обособленного существования, оно встретило в штыки непреложные свидетельства того, что оно, как и всё остальное, не вечно, можно даже сказать — иллюзорно. Это напомнило мне стихотворение Шелли «Озимендиас», герой которого в пустыне находит обломки колоссального изваяния. Рядом лежит камень с высеченной надписью: «Я Озимендиас, царь царей. Замри перед величием созданного мною». Но, как читаем дальше, «там не осталось ничего... Лишь бескрайние пески вокруг».

Неотвратимая природа перемен до основания поколебала моё эго, вообразившее себя бессмертным правителем созданного им царства. Инсульт даровал мне уникальный взгляд на время. Хотя раньше я мог без часов определить время с точностью до минуты, теперь мне порой трудно вспомнить, какой сегодня день недели или даже время года. Поскольку пострадала моя память, я вынужден жить текущим моментом, в результате чего иногда забываю, где был вчера. Честно говоря, бывают мгновения, когда подобная дезориентация раздражает, но у неё есть положительный аспект: она заставляет меня придерживаться той практики, которую я рекомендую вам. Я уже не так связан прошлым и будущим, и это принесло чувство огромного облегчения. Таким образом, в болезни (и старости) скрыты большие возможности для духовного роста. Вынужденная потеря активности обращает нас к пребыванию в «здесь и сейчас».

Конечно, мне хотелось бы восстановить память, но я отдаю себе отчёт в том, что моё нынешнее психическое состояние имеет определённые преимущества, и стараюсь использовать его в качестве средства, помогающего полнее присутствовать в настоящем.

Чтобы ослабить петлю времени, которую мы сами надели себе на шею, и начать погружаться в «сейчас», можно воспользоваться таким приёмам, как наблюдение за своим дыханием. Полная сосредоточенность

6:19-20.

на текущем моменте позволяет освободиться от сожалений о прошлом и от беспокойства о будущем. Углубившись в «сейчас», вы исчезаете — исчезает привычное вам жёсткое «я». Когда вы обретаете свободу в моменте настоящего, всё окружающее (к примеру, пальма, капающая вода, гудки автомобилей) вызывает у вас экстатические ощущения. Вы осознаёте глубинную взаимосвязь всего, и в это мгновение любая вещь может стать мистической дверью, ведущей к душе. В таком состоянии вы не беспокоитесь о прошлом или будущем; вы не беспокоитесь о себе, потому что вашего обособленного «я» нет.

Пребывая в «сейчас», мы освобождаемся от эгоистичных желаний и открываемся Духу. Мы разрываем оковы времени и прерываем мелодраму эго.

В мыльной опере делается рекламная пауза — чтобы прозвучал призыв нашего спонсора: Бога.

ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ПРОШЛОГО, ЗАБЫТЬ О БУДУЩЕМ

Вот цитата (из текста тибетской школы буддийской традиции), которая поможет нам по-новому взглянуть на время и перемены:

Не продлевай прошлого.

Не призывай будущего.

Не теряй врождённой внимательности.

Не бойся иллюзорного.

Вот и всё.

С возрастом всё сильнее хочется погрузиться в воспоминания о прошлом. Появляется свободное время, от будущего не приходится ждать чего-то особенного, и ум охватывает ностальгия — иногда мягкая, но порой багаж памяти окрашивает нашу нынешнюю жизнь сожалением, гневом, тоской и унынием.

Когда я говорю об освобождении от личной истории, я не имею в виду, что нужно её отрицать. К примеру, я играл в гольф и водил

автомобиль. Это моя личная история. Но я больше не могу делать этого. Если я стану цепляться за представление о себе как об «игроке в гольф» или «водителе», меня ждут страдания. Я могу рассказывать о прежней жизни, но я делаю это, не становясь той личностью, которой был, когда играл в гольф и водил машину. То, что я делал тогда, увлекало человека, которым я был, но теперь это для меня уже не так привлекательно. Я освободился. Вы можете вызвать в памяти прошлое и посмотреть на него глазами настоящего. Это всё равно что принести конспект профессору, чтобы он объективно оценил вашу работу. Воспоминания могут засасывать, но, чтобы аннулировать их воздействие, нужно отдать их на рассмотрение тому, кем вы являетесь сейчас.

Пока мы не научимся жить с «умом первоклашки», воспринимая всё как в первый раз, багаж наших лет будет оставаться чугунным ядром, прикованным к нашей ноге. Приведу такой пример. В 1979 году я жил в Соквеле (Калифорния). До этого я пару лет бродяжничал, следуя совету моего гуру не оставаться долго в одном месте, потому что «без движения йоги и вода портятся». Однако, несмотря на свою цыганскую жизнь, я продолжал собирать памятные безделушки. Собрание было интересным (для меня): старые письма, рисунки, газетные вырезки, автомобильные номерные знаки — коробки с сувенирами, которые я не решался выбросить.

Тенденция таскать с собой своё прошлое не приличествует жизни йога. В индийской традиции странствующий садху (примером которого был Махарадж-джи) не обременён вообще никакой собственностью. В жизни моего гуру был период, когда его называли Баба Треснувший Горшок, потому что он бродил обнажённым, не владея ничем, кроме выброшенного кем-то треснувшего горшка, с которым он просил подаяния и из которого ел и пил. Когда горшок разбивался, он выбрасывал его и подбирал другой. Конечно, живя в Штатах, я не собирался подражать Махарадж-джи, но всё же... Я, странствующий садху, таскал за собой все эти вещи. Понятно, я почти никогда не открывал эти коробки. Я просто наполнял их, подписывал, закрывал и ставил на полку. Когда приходило время переезжать, я снимал их, забрасывал в грузовик и перевозил на новую квартиру.

После четвёртого или пятого переезда я спросил себя: «Что же это такое? Зачем я храню всё это барахло?» Подумав об этом, я понял, что хранить ненужные вещи меня заставляет иллюзорное представление о

том, что когда-нибудь мне их будет не хватать. Хотя в данный момент мне ничего из этого не было нужно, я был уверен, что однажды эта лафа закончится. Честно говоря, хотя тогда моя жизнь была увлекательной, я предвидел, что когда-нибудь заскучаю. Хотя тогда мне было чем заняться, я чувствовал, что в один из дней мне, несомненно, пригодится фотография 1965 года, на которой я запечатлен во время восхитительного путешествия в Каньон.

Я вообразил, будто завишу от этих старых коробок, напоминающих мне, какой была моя жизнь. И вдруг мне стало ясно, насколько это абсурдно! Я поснимал коробки с полок и отнёс их к мусорному контейнеру. Вначале я почувствовал, что поступил правильно и мудро: освободился от балласта и теперь могу плыть налегке. Но среди ночи я стал рыться в мусоре, отыскивая пару памятных вещей, без которых, как мне показалось, я просто не смогу жить. «Я никогда не увижу лицо этого человека!» — думал я, неистово шаря в темноте. Потом до меня дошло, что я свожу на нет то, что сделал днём. «Раз я не могу положиться в этом на себя, — подумал я, — значит, нельзя оставлять коробки на мусорнике. Нужно их сжечь».

Я развел большой костер и сел возле него со своими коробками. Я последовательно открывал их, прощался с каждой вещью и бросал её в огонь. Порой мне попадалось что-то очень ценное, и я откладывал это в сторону, но основную массу накоплений всё-таки сжег. Такое радикальное решение несколько испугало меня. Я опасался, что впоследствии пожалею о своём поступке. Вместе с тем освобождение от груза прошлого даровало чувство свободы.

Прошло пятнадцать лет, и моя кладовка опять заставлена коробками. Пожалуй, пора опять разводить костер.

Я не призываю перечеркнуть прошлое и позабыть о нём. Нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие от воспоминаний о прошедших годах, — если только отождествление с прошлым не омрачает теперешнюю жизнь. Глупо оплакивать потери и страдать из-за привязанности к тому, чего уже нет.

С другой стороны, не следует поддаваться склонности использовать свою биографию в качестве способа развлечься и привлечь к себе симпатии окружающих. Например, я часто летал на самолёте и попадал в такие переделки, рассказ о которых заставил бы людей слушать меня с разинутым ртом. Собственно, я не был уверен, останусь ли в живых, и

мог бы за кружкой пива рассказать немало историй, от которых кровь стынет в жилах. Но я отметил интересный момент: поступая так, я словно превращался в кого-то другого. Я чувствовал себя не нынешним Рам Дассом, а каким-то сорвиголовой. Такой образ, похоже, иногда нравился моему эго, которое подталкивало меня к прошлой индивидуальности, и это порождало ощущение фальшивой несерьёзности.

Когда чувствуешь себя эдаким «самозванцем», застрявшим на полпути от прошлого к дню сегодняшнему, полезно (для программы сознательного старения) уделить внимание этому чувству. Чем полнее мы примиримся с собой как пожилым человеком, обладающим воспоминаниями, но не отождествляющим себя с ними, тем больше будет в нас истинной жизни.

СТАРЫЕ СЧЕТЫ

Однако освободиться от прошлого нелегко — особенно если голова полна «незавершёнными делами». Парадокс осознанной жизни состоит в том, что нельзя избавиться от прошлого, не приняв его. Как сказал один мудрец, «нельзя изменить то, что не было благословлено нами». Моя попытка избавиться от накоплений прошлого показала, что я не могу освободиться от этих вещей, если, прежде чем бросить их в огонь, не рассмотрю каждую и не поблагодарю её.

Погрязнуть в прошлом, бесконечно перебирая в уме все детали минувших дней, — далеко не то же самое, что окинуть прошлое теперешним взглядом. В Индии я часто сидел у реки и наблюдал за плывущими по ней листьями. А потом я точно так же наблюдал за своими мыслями, воспоминаниями: смерть матери, первая любовь, увольнение из Гарварда, встреча с гуру. Воспоминание за воспоминанием проплывали по моему уму, подобно листьям. Многое предстало передо мной в новом свете. К примеру, уход из Гарварда лишил моё эго надёжной роли профессора. Теперь же я увидел в этих событиях кармическое предопределение. Таким образом культура вытолкнула меня из моего институционального гнезда. Падение с этого дерева помогло мне научиться доверять внутреннему голосу. От эго я перешёл к душе. Когда треснула скорлупа «гарвардского профессора», смогло проявиться

моё творческое, духовное естество. Связывающие нас социальные институты не позволяют нам мыслить революционно.

Когда наш ум охватывает взглядом прошлое, не покидая настоящего, он способен войти в особое изменённое состояние сознания, в котором воспоминания о прошедшем могут парить, ни к чему не прикрепляясь и не вызывая оценочных суждений, и уплывать прочь. В таком случае память о прошлом «нейтрализуется». Она становится частью общего фона жизни, а энергия, тратившаяся на цепляние за прошлое, высвобождается. В результате мы чувствуем себя несколько более свободными, становимся более живыми.

Не поддерживая «разумной дистанции» между собой и прошлым, практически невозможно противостоять травматическим событиям или горестному сожалению о «непройденных дорогах», не злясь и не чувствуя себя несчастной жертвой. Другими словами, мы привносим в прошлые события нынешнее сознание и тем самым перемещаем прошлое в «сейчас». Сознательно настроив так своё внимание, мы освобождаемся от хватки прошлого и избавляемся от старых привязанностей.

Научившись смотреть на прошлое глазами настоящего, мы обнаружим, в какой степени наши мысли и чувства застыли во времени. За прошедшие годы мы могли очень сильно измениться, но, несмотря на это, мы и теперь продолжаем нести груз тех интерпретаций и эмоциональных реакций, которые имели место тогда. Не удивительно, что нам недостаёт целостности. Нам нужно научиться «заново проходить» через события, воспринимая их уже с точки зрения души.

Можно вспомнить те моменты своей жизни, когда мы приближались к духовному видению. Эти мгновения следует вполне сознательно отделить от других воспоминаний, потому что в них, как в зеркале, отражается наша сущность. Мой гуру однажды сказал о моей матери: «Она — возвышенная душа». Он сказал это уже после её смерти, и эти слова позволили мне по-новому посмотреть на свои отношения с мамой. Проблеск такого видения у меня был в детстве. Мне было лет восемь — десять, и мы, сидя в машине, играли в игру: кто сможет дольше держать голосом взятую ноту. Проходивший мимо человек остановился и изумлённо вытаращил на нас глаза. Этот момент общего смущения как бы катапультировал нас из ролей «матери» и «сына» и превратил в двух нарушителей спокойствия.

В другой раз, когда мне было около тридцати пяти, а мама умирала,

мы посмотрели друг на друга как души. Хотя все остальные лгали ей о её болезни, я смог сказать: «Да, ты умираешь.

Я смотрю на тебя как на друга, который находится в горящем доме. Дом сгорит, но ты — нет. Твоё существование продлится, и моё тоже». В тот день наша беседа проходила на глубинном уровне — уровне души.

Через несколько лет со мной произошло нечто весьма странное. Я получил письмо, в котором какие-то люди приглашали меня приехать на Гавайи и помедитировать с ними. Я как раз планировал выступить с лекциями на Мауи и Кауаи¹, потому решил по дороге посетить Большой остров. Меня встретили довольно странные люди — они совсем не разговаривали со мной. Меня посадили в машину и отвезли куда-то в горы, на кофейную плантацию. Там я был на некоторое время предоставлен самому себе, а потом меня отвели к человеку, управлявшему центром. Человек, сидевший в комнате, посмотрел на меня и сказал: «Уву вува, ва?» Понятно, что я ничего не понял, а лишь тупо смотрел на него. Он повторил фразу вновь, и было ясно, что я должен что-то сделать. Я решил действовать наверняка и сказал: «Ом». Он ответил: «У, ва, ва!» Я подумал: «Да... Похоже, мы совместно создаём новый язык». Мы немного «поговорили» так, а потом вошла девушка с подносом, на котором лежали фрукты, и мужчина сказал:

— Что же, думаю, мы уже готовы начать.

«Что начать?» — мысленно спросил я себя.

Мужчина отодвинул штору, закрывавшую одну из стен, и я увидел, что там молча сидит человек тридцать. Все они смотрели на меня и ждали моего выступления.

Я ничего не планировал, я не собирался читать лекцию. Тем не менее я, стараясь быть обаятельным, кое-как начал говорить то, что обычно говорю на лекциях. Через несколько минут один из слушателей поднял руку и сказал: «Рам Дасс, я высоко ценю вашу книгу «Будь здесь и сейчас». Почему вы так не похожи на свою книгу?» Сказав пару неуклюжих фраз, я продолжил выступление, и ещё через несколько минут меня прервала женщина: «Рам Дасс, я не чувствую у вас никакой сердечности». Ладно, я занял оборонительную позицию: «Что вы имеете в виду, говоря, что не чувствуете моей сердечности? Это не моя, а ваша

¹ Мауи и Кауаи — острова, расположенные, соответственно, в центре и на северо-западе Гавайского архипелага.

проблема». Тут пришлось лекцию прервать. Мы спорили несколько часов, причём я изо всех сил пытался доказать, что со мной всё в порядке. Где-то в полдвенадцатого ночи врач, возглавлявший группу, сказал:

— Что же, думаю, от сегодняшнего вечера мы получили всё, что могли. Завтра утром начнём в 7:30.

Я подумал: «Что делать? Эти сумасшедшие заманили меня в ловушку!»

Я пошёл в свою комнату и стал размышлять о случившемся. Я смотрел на звёзды и цветущую бугенвиллею¹ и вспоминал события минувшего вечера. Эти люди, конечно, задели мои болевые точки — но они были правы. Я понял, что говорил «из головы» и что именно поэтому слушатели ничего не почувствовали. Я был обаятелен, но не был с ними по-настоящему искренен.

Утром я пришёл и сказал: «Вы абсолютно правы. Помогите мне, пожалуйста». Они начали говорить со мной на всякие темы (оказалось, что это был не медитационный центр, а терапевтическая община) и вскоре уложили меня на пол, чтобы провести сеанс регрессии в прошлое. Очень скоро у меня сжались кулаки и я обиженно закричал, а они сидели вокруг, прижимая руками моё тело к полу. Мне показалось, что я опять лежу в своей детской кроватке. Я видел окно, решётку кроватки, солнечные лучи и всё, что окружало меня в младенчестве. В ответ на мою вспышку раздражения ко мне подошла мать, очень холодно посмотрела на меня и надавила мне рукой на грудь, укладывая обратно. Помню ощущение поражения и чувство своего бессилия перед ней. Пропустив это переживание через своё нынешнее состояние, я смог увидеть, что вся моя личность была выстроена мною в ответ на это исходное переживание: я старался умиротворить окружающих, чтобы меня любили и тем самым делали меня сильнее. Сила была не моя — мне её могли дать или не дать те, кто окружает меня.

Воспоминание об этом эпизоде освободило во мне что-то глубинное, но без помощи этой странной группы я не смог бы перенести это переживание в своё нынешнее сознание. На всех нас наложили отпечаток

¹ Бугенвиллея — тропический кустарник или лиана с мелкими цветочками и пестрыми прицветниками. Растение названо в честь французского мореплавателя Луи Антуана де Бугенвиля (1729-1811).

прошлые переживания, многие из которых имели место в самом раннем детстве. Нередко в старости эти переживания ощущаются в большей степени, чем раньше. Получив дополнительное время для рефлексии, наш ум возвращается к началу жизни и травмам, полученным в то время. Это даёт нам отличную возможность «убрать дом» и мудро уврачевать психотравмы, полученные в детстве.

Таким образом, частью нашей программы сознательного старения должно стать развитие способности смотреть на прошлое глазами настоящего. Это позволяет понять, кем мы являемся сегодня. Если вы заметили, что вас посещают воспоминания об одних и тех же событиях, помедитируйте на них. Наблюдайте за мыслями и ощущениями так же, как вы медитируете на дыхание. При этом необходимо оставаться тем, кто вы есть сейчас. Чтобы не заблудиться в прошлом, можно использовать в качестве фонового «напоминателя» череду вдохов-выдохов.

Давайте, для примера, рассмотрим несчастную любовь. Большинству из нас довелось быть отвергнутыми теми, кого мы любили. Лично для меня такой опыт оказался весьма болезненным. Однако как на подобные вещи смотрит душа? Эго интерпретирует потерю, отождествляясь с ролью «отверженного», «несправедливо обиженного», но душе открыта более широкая перспектива. Духовный взгляд на болезненные эпизоды прошлого показывает, что «потери» обернулись более важными приобретениями. Каждое выпавшее на долю эго «поражение» сделало свой вклад в формирование нашей нынешней индивидуальности.

Не хотелось бы слащавых фраз, но с точки зрения души каждый наш шаг, который чему-то нас научил, благословен. Такое восприятие совершенно противоположно эгоистичным обидам и склонности копить причины для недовольства. У Мачадо де Ассиза¹ есть прекрасное стихотворение, в котором замечательно сказано об этом:

Прошлой ночью мне приснилось — Каким прекрасным был тот сон! — Что моё сердце в улей превратилось И был наполнен сладким мёдом он, В который пчелы золотые превращали

¹ Иоаким Мария Мачадо де Ассиз (1839-1908) — бразильский поэт и писатель.

Все мои беды, горести, печали.

«Золотые пчелы» — это способность души превращать опыт в мудрость.

Такой подход к завершению прошлых дел применим даже к чрезвычайно болезненным событиям, о которых трудно даже читать. Я нисколько не сомневаюсь в реальности подобной боли; просто я рекомендую прилагать к тяжёлым моментам прошлого нынешнюю мудрость — чтобы сбросить с себя этот груз. Выходя за рамки эго, мы перестаём отождествляться с сопровождавшими нашу жизнь душевными страданиями и избавляемся от гипноза психотравмы. Мы склонны цепляться за несчастье и обиду (то есть за прошлое) как за маркер своей индивидуальности. Так мы чувствуем себя центром, вокруг которого происходили события. Мы отводим себе главную роль в спектакле и эксплуатируем свою историю, чтобы придать ценность своему существованию — которое в этом совершенно не нуждается, ибо ценно само по себе. Отождествившись со сценарием, мы запираем себя в темнице прошлого.

Судите сами: если мы держим на кого-то зло и не прощаем его, мы погрязнем в старых обидах. По завершении причинившего нам боль события оно остаётся нашей проблемой лишь из-за психологической привязанности к нему. Другими словами, ум продлевает страдание.

Похоже, что большинство людей, к сожалению, этого не понимают. Я разговаривал со многими несчастными, проводившими немалую часть жизни в воспоминаниях о том, как с ними когда-то несправедливо обошлись. Подсчёт обид и негодование практически превращаются в хобби. Однако это приносит лишь горечь.

Ярким примером может быть пожилая женщина, которая без обиняков сказала мне, что никогда не простит родителей (давным-давно умерших) за то, как они обошлись с ней, когда она была подростком. «Никогда, сколько буду жить!» — сказала она с полной убеждённостью в своей правоте, и её деформированные артритом пальцы сжались в кулаки. Я был поражён тем, насколько бесплодно и мучительно для неё же самой её отношение к этой проблеме. Конечно, у неё есть выбор: простить родителей и освободиться от груза прошлого — или вечно оставаться привязанной к этому негодованию.

Если у вас остались счёты с покойными, было бы мудро решить эту проблему с помощью милосердия и сострадания. Наблюдайте за тем, как ваше тело и ум реагируют на всплывающие воспоминания, и постарайтесь понемногу, шаг за шагом, смягчать своё сердце. Нет нужды отрицать события прошлого, оправдывать их или каким-то образом оценивать. Задача в том, чтобы рассеять боль, полностью осознав её. В результате внимательного рассмотрения становится ясно, что обида паразитирует на своего рода упрямстве. Если вы не способны простить, то, вероятно, потому, что не хотите этого. В этом деле может помочь какой-нибудь ритуал прощения: например, можно написать письмо своему обидчику или медитировать на его фотографию, сознавая, что этот «враг» является душой, отягощённой своими страданиями и невежеством.

По мере того как я обретал способность всё глубже погружаться в «сейчас», текущий момент становился сильнее, чем воспоминания о прошлом — даже чрезвычайно болезненные. Выход из эго на более широкие просторы сознания вызывал интенсивное чувство полноты и роскоши момента.

Если у вас имеются проблемы в отношениях с ныне здравствующими, я бы настоятельно рекомендовал вам встретиться с ними лично. Сам я существенно изменил многие взаимоотношения (особенно с родственниками), просто посидев с этими людьми, оставаясь открытым для развития каких-то новых сторон наших отношений. Не надо агрессии; не следует противостоять человеку, предъявляя ему ультиматум: «Нам нужно поговорить!» Просто встретьтесь, и это поместит прошлые отношения (вместе с памятью об этом человеке и о том, что он вам сделал) в настоящий момент. Благодаря соприкосновению прошлого с настоящим наша обида сможет начать таять. Вы можете удивиться, сколько энергии высвобождает это примирение, — именно той энергии, которая впустую тратилась на обиды.

УМЕТЬ ПЕЧАЛИТЬСЯ

Пожилому человеку важно уметь печалиться. Практика показывает, что это не так самоочевидно, как кажется. Наша культура, делающая

упор на стоицизме и поступательном движении, считающая, что «время — деньги», не терпит медлительности, интровертности и меланхолии. Поэтому она очень часто игнорирует печаль — здоровый, необходимый аспект жизни. Конечно, когда старость выбивает нас из седла, потребность в осознании огорчений становится более явной. Надеяться на освобождение от хватки прошлого и погружение в «сейчас» может лишь тот, кто познал печаль.

Чем старше мы становимся, тем больше теряем — это закон бренного мира. Мы теряем любимых, мечты, физическую силу, работу и связи. Порой кажется, что потеря следует за потерей. Все эти утраты весьма печальны, и, если мы собираемся жить с открытым сердцем, нам нужно полностью принять эту скорбь.

Мой друг Стивен Левин предложил строить специальные храмы печали, ритуальные помещения, где мы могли бы без проблем излить своё горе. Такую психологическую отдушину предоставляет иудейский обычай шиве¹ и традиционные ирландские поминки, но подобные традиции становятся всё менее распространёнными и их придерживаются всё реже.

На протяжении ряда лет я, работая с горюющими людьми, советовал им прежде всего не убегать от душевной боли. Чтобы противостоять тенденции закрываться от болезненных переживаний, нужно как можно шире распахнуться навстречу им и не бояться разбить своё сердце. Надо уделить достаточно времени нашим потерям, будь то смерть друзей и любимых, крушение надежд, потеря дома, родины, карьеры или здоровья. Чтобы не закрываться от горя, следует понять одну истину: горюют о том, что любили.

Позволив себе горевать, мы начинаем понимать, что у этого процесса нет явного конца. Горе напоминает спираль: оно слабеет, нам на время становится легче, а потом оно переходит на более глубокий уровень. Часто, когда нам кажется, будто горе уже покинуло нас, оно возвращается с новой силой. Поэтому важно быть терпеливым и не спешить выбросить печаль из своей души.

Хотя кризисная стадия горя в должное время (которое у каждого человека своё) закончится, глубокие чувства не исчезают полностью. В конце концов вы поймёте, что «любовь сильнее смерти». Однажды я

¹ Шиве — семидневный траур по близким родственникам.

познакомился с девушкой, чья жизнь была парализована смертью любимого (его убили в Центральной Америке). Я посоветовал ей: «Попробуй взглянуть на происходящее так, словно ты учишься на ведунью». В процессе такого обучения все события должны восприниматься как «зерно на мельницу»¹. Её отношения с тем молодым человеком должны стать частью её мудрости. Но вначале ей нужно научиться видеть в этих отношениях взаимодействие двух душ. Она не может быть с ним на физическом плане, поэтому необходима духовная связь. Души способны общаться без тел.

Когда в 1973 году умер мой гуру, я предполагал, что буду сильно горевать — ведь он играл в моей жизни огромную роль и я очень любил его. К моему удивлению, всё оказалось иначе. Со временем я понял почему. Наша духовная любовь была настолько сильна, что после того, как Махарадж-джи оставил тело, он год за годом так же явно присутствует в моей жизни.

НЕПРИВЯЗАННОСТЬ К БУДУЩЕМУ

Научившись погружаться в «сейчас», мы обнаружим, что способны освободиться не только от прошлого, но и от будущего. Согласно тибетскому учению, не надо преждевременно «приглашать» будущее в свои мысли или беспокоиться без необходимости, ибо точно так же, как прошлое держит нас воспоминаниями, будущее ловит нас приманкой ожиданий.

Напуганные ужасными событиями и прогнозами, многие люди проводят существенную часть жизни в страхе перед грядущим. Хотя нас, несомненно, больше всего страшит смерть (о ней мы поговорим подробнее в следующей главе), наше внимание занимают также другие опасения, уводящие нас из текущего момента и погружающие в море предположений типа «что, если?..». Это бессмысленное занятие. Хотя нам, чтобы упорядочить свою деятельность, необходимо планировать будущее, типичные для многих пожилых людей смутные опасения и

¹ Английское выражение bring grist to the mill означает «приносить доход,- идти во благо». В данном случае оставлен дословный перевод, потому что именно под таким названием получила известность одна из книг автора. (См.: РамДасс. Зерно на мельницу. К.: София, 1993.)

навязчивое беспокойство ничего не дают.

При внимательном рассмотрении оказывается, что большинство наших страхов связаны с нашими представлениями о будущем. Страхи вырастают из неизвестности, и, хотя многие избегают того, что пугает, разумно подойти к своим страхам как можно ближе, принести свои представления о будущем в настоящее — чтобы обезоружить их. Несколько лет назад меня пригласили выступить на благотворительном вечере в пользу организации, основанной моим знакомым, который недавно покинул землю. Я мало кого знал из них, но решил, что нужно почтить память умершего. Они назначили дату и спросили, о чём я намереваюсь говорить. Я сказал представительнице организации, что работаю над книгой о сознательном старении и могу рассказать об этом.

—  О, не думаю, что люди в этом городе придут слушать о чём-то
вроде старения! — сказала она.

—  Ладно. Может, рассказать о страдании? Она пришла в ужас:

—  Никто не хочет страданий!

—  Тогда я мог бы говорить о смерти — я на протяжении ряда лет работаю над проблемой сознательного умирания.

—  О нет! Никому не хочется, придя на ужин, услышать о смерти!

В конце концов мы договорились, что моя речь будет называться «Смысл жизни и её этапы». Я говорил именно о старении, страдании и смерти. После лекции одна женщина сказала мне: «У вас очень негативный подход. Вы говорите о таких вещах, как старение и смерть». А мне казалось, что я говорил о чём-то радостном!

Хотя не следует «приглашать» будущее, нельзя отрицать то, что может произойти с нами в старости. Если вы составите список возможных несчастий и потерь (как в своё время сделал я), то поймёте, сколь невыносим этот перечень для эго. Тот, кто не поднялся на уровень души, кто не пробуждает духовное сознание медитацией, похож на пассажира тонущего судна, не имеющего возможности спастись. Но духовная перспектива даёт возможность исследовать страхи, не позволяя им удушать нас.

Можно записать на листе бумаги, какие варианты будущего вас страшат больше всего (о таком списке шла речь в главе о физическом теле) и мягко сосредоточиться на каждом из них — чтобы

прочувствовать их сейчас и тем самым лишить их силы. Лора Хаксли в своей книге «Мгновение без времени» даже предлагает читателям в качестве упражнения представить свои похороны. Если это для вас слишком, представьте, что вы, подобно мне, вынуждены передвигаться в инвалидной коляске (многие боятся, что в будущем потеряют дееспособность) или остались в одиночестве, без семьи и друзей. Рассматривая эти ситуации сейчас, не позволяя своему сознанию покидать нынешнее мгновение, вы сможете увидеть, что страхи являются порождением вашего ума.

ВРЕМЯ И ПЕРЕМЕНЫ

Время и перемены взаимосвязаны. Время отмеряется периодическими изменениями, а перемены мы измеряем ходом времени. Для многих из нас страх перед будущим равнозначен боязни перемен. Эго противится выходу за пределы известного. Перемены почти всегда воспринимаются как угроза, ибо эго чувствует себя комфортно только с тем, что может контролировать. Однако сознательное старение способно помочь нам избавиться от страхов относительно будущих изменений. Дело в том, что на душу перемены влияют не так, как на эго. Для души время течёт иначе: она измеряет его воплощениями. Каждое воплощение подобно часу, или даже минуте. Эго живёт по земному времени, а душа — по времени души. Душа мыслит в терминах бесконечных эонов. Научившись не упускать из виду обе перспективы, мы обретаем устойчивость, которая позволяет нам как принять поток перемен, так и перевести дух. Избавляясь от эгоистичной привязанности к бренным вещам и познавая то, что вечно существует в каждом моменте настоящего, мы учимся принимать перемены с интересом (а не со страхом) и начинаем более комфортно чувствовать себя перед лицом неизвестности.

Я часто рассказываю замечательную историю, которая иллюстрирует этот вид мудрости.

Жил-был крестьянин, и у него был конь, которым он очень дорожил. Однажды конь ускакал неведомо куда, и пришёл сосед — посочувствовать.

— Мне так жаль, что ты лишился коня, — сказал сосед,

стараясь быть хорошим товарищем. — Вот несчастье!

— Как знать? — ответил крестьянин.

На следующий день конь прискакал обратно, а вместе с ним — целый табун диких кобыл.

—   Как здорово! — восхищался сосед. — Вот тебе повезло!
Крестьянин ответил:

— Как знать?

Через несколько дней сын крестьянина, объезжая дикую лошадь, упал наземь и сломал ногу. Понятно, что сосед опять пришёл со своими соболезнованиями.

— Как знать? — сказал крестьянин.

Вскоре через деревню проходило казачье войско, забиравшее парней на войну. У сына крестьянина была сломана нога, поэтому его оставили дома.

— Ну разве тебе не везёт?! — воскликнул сосед, услышав об
этой новости.

Угадайте, что ответил крестьянин.

Речь идёт о том, что мы никогда не знаем, что случится в будущем и как случившееся повлияет на нас. Если мы хотим уменьшить свои страдания, нам нужно с максимальной благосклонностью принимать перемены (которые, ввиду закона невечности, неизбежны) и оставаться открытыми для того, что нам неизвестно. Несколько лет назад я познакомился с Томом Эндрюсом, который баллотировался на пост сенатора в штате Мэн. Ему пришлось трижды лечиться от рака, из-за которого он лишился ноги. Я был впечатлен спокойной уверенностью Тома и спросил его, как ему удаётся сохранять такую бодрость духа. «На третий раз, — сказал он, — до меня наконец дошло. Нужно открыться происходящему и не бояться. Поискав, я нашёл лучшие методы лечения, традиционные и альтернативные, а потом вновь занялся своей жизнью. Важнее всего — не бояться будущего и оставаться открытым всему, что бы ни произошло. Каким бы странным и незнакомым ни было выпавшее на мою долю, я говорю себе: «Это то, над чем тебе сейчас нужно работать».

Таким образом, мы планируем то, что можно спланировать, и

работаем над тем, что нам досталось. Или, как говорят художники, «измени в пейзаже то, что можно изменить, а что изменить нельзя, рисуй». Старея, мы теряем власть над обстоятельствами своей жизни (вернее, эго теряет власть), и нам приходится смотреть в неизвестность куда чаще, чем раньше. После инсульта я ежедневно учусь этому. Я теперь мало что могу делать, а упрямым людям (к которым я отношу и себя) чрезвычайно трудно смириться с такой ситуацией. Но что остаётся, если не можешь вернуться в исходное состояние? Мудрость требует, чтобы мы перестали цепляться за свои представления о том, как всё должно быть, и научились принимать реальность такой, какова она есть. Это возможно лишь в том случае, если мы будем принимать всё происходящее с открытым сердцем.

Возрастные изменения тревожат нас, в частности, потому, что наше представление о себе входит в противоречие с реальностью. Хотя внутренне мы можем чувствовать себя подростками, наши тела на каждом шагу возражают нам, и это порой заканчивается плачевно (как в моём случае, когда я, пытаясь запрыгнуть на сцену, растянулся на ней). Но эта проблема кажущейся несовместимости опять-таки преподаёт нам важный урок. Чем старше мы, тем больше вероятность возникновения моментов «когнитивного диссонанса» — противоречий между реальностью и представлениями о себе. Хотя этот конфликт болезнен, он ясно указывает на то место, за которое мы цепляемся и которое требует нашего внимания.

Подобно тому как физическая боль привлекает внимание к проблемам тела, душевные страдания указывают нам, куда надо направить своё осознание. Другими словами, наши разочарования, гнев, иллюзии и т. д. помогают нам освободиться от страданий. Они показывают, где застряло наше эго, и напоминают о необходимости подняться на уровень души. Они возникают, когда человеку, зажатому в тисках времени и сопротивляющемуся переменам, необходимо выйти за рамки прошлого.

ПРИБЛИЗИТЬСЯ К СТРАХУ

Неизбежной альтернативой приятия перемен является страх. Все мы знаем людей, которые ради сохранения привычной жизни держатся за то, что нельзя удержать. Это тупиковая ситуация. Они паникуют, пытаясь не

подпускать к себе будущее; желая сохранить всё, как есть, они помещают себя в узкие и жёсткие рамки. Страх превращает их жизнь в полусмерть, в ад для напуганных. Мы не можем быть открытыми жизни, не открывшись переменам, — вот довольно пугающая истина, с которой мы сталкиваемся в старости. Сильнее всего обретению мудрости препятствует желание не допустить перемен.

Отношение эго к переменам можно проиллюстрировать образами индийской мифологии, в которой Богиня (или жизнь) представлена в двух основных формах: Кали и Дурга. Кали — ужасное божество. Она украшена гирляндой из черепов и опоясана оторванными руками. С её языка каплет кровь, она держит обагренный кровью меч. Кали является врагом эго; именно этот ужасающий аспект Богини мы видим, когда пытаемся управлять миром или цепляемся за что-то. Кали призвана сокрушить эго и насильно избавить нас от того, за что мы держимся.

Когда мы отстраняемся от своего эго, Кали превращается в Дургу, золотую Богиню, сияющую Великую Мать. Наша программа сознательного старения требует, чтобы мы как можно ближе подошли к Кали, к тому, что страшит нас, — чтобы обнажить свои привязанности и — после избавления от них — познать безмятежность.

Если мы не убегаем от своего страха перед будущим, у нас появляется замечательная возможность войти в духовное измерение. Надо добровольно отрыться всему, что содержит в себе данное мгновение — включая самые страшные, как нам кажется, угрозы. Но как сделать это? Воспитывая бесстрашие и знакомясь с нашими демонами.

Когда я начал работать с умиранием, я сделал это по двум причинам. Во-первых, по милости моего гуру, а также благодаря медитации и энтеогенам мне были дарованы метафизические переживания. Я решил, что смогу изменить в лучшую сторону бытующее в нашей стране устаревшее, средневековое восприятие смерти и умирания. Я надеялся, что, сидя рядом с умирающими (большинство которых привыкли считать себя всего лишь телом и умом) как душа, я сумею в весьма подходящее время сообщить им более высокую истину и открыть широкие перспективы сознания.

Вторая причина была личной. Я, как большинство людей, боялся смерти и хотел избавиться от своего страха. Мне также нужно было бороться со своими антипатиями, желаниями и замешательством — порождением эгоистичных привязанностей и неведения. Чтобы

избавиться от привязанностей, я нуждался в наглядном подтверждении бренности всего земного. Я знал, что нет более эффективного способа глубже прочувствовать закон перемен и невечности (анитьи), чем находиться рядом с умирающим.

Хотя я, конечно, не свободен от страха смерти, могу сказать, что приближение к умирающему человеку (и, соответственно, к своему собственному неприятию смерти) помогло мне избавиться от личного сопротивления и ознакомило с тем, что в противном случае осталось бы абстрактным (и поэтому непобедимым) демоном. Если мы добровольно подойдём к зеркалу, в котором отражаются пугающие или тревожащие нас перемены, и внимательно рассмотрим их, наш страх перед будущим станет слабее. Тот, кто осознал неизбежность изменений, не будет захвачен врасплох и шокирован, когда законы природы сделают своё дело. Это не избавляет от страданий, но позволяет посмотреть на них по-новому — не так, как некоторые знакомые мне старики, которые в возрасте восьмидесяти-девяноста лет всё ещё спрашивают: «Почему это произошло со мной?» Приготовившись к тому, что случится в старости, мы сможем принять свой жребий более достойно и благодушно. С точки зрения эго перемены равнозначны страданию, но для души перемены — просто перемены. Помедитируйте на это.

И, конечно, нельзя забывать о том, что наше восприятие будущего зависит от того, как мы относимся к тайне. Сколько бы мы ни узнали о себе и своём существовании, в нас всегда останется намного больше неизвестного нам. Но у души нет никаких проблем с тайной — тайна является неотъемлемой частью души. Превращаясь в мудрых старцев, мы осознаём, что эго ни над чем не властно; мы начинаем погружаться в таинственное «сейчас» и позволяем будущему разворачиваться так, как оно того пожелает.

ВНЕВРЕМЕННОЕ «СЕЙЧАС»

Овладевая искусством сознательного старения, мы начинаем видеть, в какой степени порабощённость временем является порождением нашего ума. Вероятно, вам неоднократно предоставлялась возможность убедиться в этом на личном опыте (хотя не исключено, что вы не обращали на это внимания). Вспомните, к примеру, каково быть

полностью поглощённым каким-либо делом — скажем, чтением хорошей книги, или любовью, или слушанием чарующей музыки. Очнувшись, вы вдруг понимаете, что незаметно пролетел целый час. Сосредоточившись на своём занятии (а может, рассредоточившись) и прекратив метания ума (от прошлого к будущему и обратно), вы выпадаете из времени и освобождаетесь от прошлого и будущего. После таких «вневременных» моментов вы чувствуете себя расслабленными, отдохнувшими телесно и психически. Вы словно сбросили с себя невидимую ношу. Именно на достижение такого эффекта направлена практика сознательного старения. В старости, будучи не столь занятыми, как прежде, мы можем с помощью этих техник в любой момент ослабить железную хватку времени и войти во вневременное «сейчас».

В обретении свободы ключевым моментом является осознание того факта, что в «сейчас» времени нет. Все великие мировые религии говорят о «вечном сейчас» и утверждают, что искать Царство Небесное надо не за тридевять земель, а именно там, где находишься. Другими словами, вечность уже здесь, и, научившись «терять нить времени» в моменте настоящего, мы обнаруживаем скрытые измерения повседневной жизни. Они всегда были с нами, но мы не видели их из-за порабощённости временем. Мгновение является вратами вечности.

Научиться воспринимать жизнь как цепочку вневременных моментов можно, постаравшись не заниматься сразу несколькими делами. Когда пьёте чай, просто пейте чай. Читая газету, просто читайте газету. Это помогает успокоить ум и ослабить петлю времени. Внимательная сосредоточенность на каком-то деле дарует восхитительную свободу от мыслей. Времени нет ни в глотке чая, ни во вдохе, ни в сделанном шаге. Научившись при любой возможности всецело сосредоточиваться на текущем моменте, вы обретёте чувство покоя, которое даёт пребывание в вечном «сейчас». Это не значит, что не надо носить часы, придерживаться распорядка дня или планировать дела на завтра. Просто нужно полностью сознавать всё, что делаешь. Попрактиковавшись в этом, можно укрепить ум и уменьшить беспокойство. Хотя порой ваш внутренний свидетель будет привязан к физическому уровню, он научится выходить за рамки земного существования и наполнит вашу жизнь чувством вневременного «сейчас», содержащего в себе прошлое и будущее.

ТРИ ЛИКА ВРЕМЕНИ

Осознав относительность времени, мы начинаем замечать, что его лицо меняется — как на изображённых Сальвадором Дали часах, перетекающих в другие формы. Мы увидим, что есть разные виды времени: объективный хронометраж по Гринвичу; «психологическое время», которое тянется как резина, когда мы скучаем, и проносится стрелой, когда мы счастливы; «время социума», варьирующееся в зависимости от скорости жизни общества, от уровня развития технологии и подхода ко времени (например: «время — деньги»).

К нашей программе сознательного старения имеют отношение все эти три аспекта времени. Давайте начнём с «психологического времени». Многие пожилые люди утверждают, что с годами время начинает двигаться и быстрее, и медленнее, чем раньше. Годы летят, а часы тянутся. Этот феномен можно объяснить по-разному. Например, чем старше вы, тем меньшая доля вашей жизни приходится на каждый год. Другими словами, для десятилетнего ребёнка год — это 1/10 его жизни, а для шестидесятилетнего человека год составляет всего 1/60 от прожитого.

Как бы там ни было, чем старше мы, тем быстротечнее время; мы чувствуем, что оно утекает сквозь пальцы, словно песок. Я часто слышал, как старики спрашивают. «Куда пропало время?» Кажется, что события десятилетней давности произошли вчера.

Конечно, у такой дезориентации во времени могут быть и положительные стороны. Инсульт повлиял на мои «внутренние часы», и я уже не столь сильно привязан к железной поступи времени. Я заметил, что чем аморфнее становится моё психологическое время, тем легче мне погружаться в «сейчас».

Для некоторых стариков время мчится; они мечутся, не успевая сделать то, что нужно. Но для не меньшего количества пожилых людей время тянется чрезвычайно медленно. Часто это малоподвижные люди, в жизни которых нет заметного стимула. В результате появляется скука. Возникает мучительное ощущение: время словно бы каплет из крана. Скука является одним из самых распространённых спутников стареющего человека. Однако скука (как и многое другое) часто оказывается вовсе не тем, чем кажется.

Как-то я отправился на три месяца в Мьянму (тогда она ещё называлась Бирмой) на медитационный ритрит. Мне выделили в монастыре келью, в которой не было книг, бумаги, не с кем было поговорить. Собственно, там вообще было нечего делать. Пару раз, сидя на кушетке для медитации, я подумал: «Мне уже надоело». Но вместо того, чтобы прогонять мысль или прийти к выводу о том, что «надо сматывать удочки», я решил познакомиться со скукой ближе. Я спросил себя: «На что похожа скука? Квадратная она или круглая? Она движется или стоит на месте?» Чем больше я задавался вопросами о природе скуки с позиции души, тем интереснее становилось это переживание. Перестав тревожиться о том, что скучаю, и рассмотрев мысли, образы, предубеждения, ожидания и физические ощущения, которые содержит в себе состояние, названное мною «скукой», я понял, что «скука» — это фикция. На самом деле, я просто исследовал иное состояние сознания. Это вновь продемонстрировало мне, сколь полным и богатым может быть настоящее мгновение.

Как и всегда, трансформация осуществляется благодаря вниманию.

Помимо «психологического времени» на нас воздействует также «время социума». В каждой культуре оно своё, особенное — наподобие особого языка или национальной кухни. Философ Кен Уилбер¹ заметил, что мы живём не в духовном веке, как объявило движение Нью-Эйдж, а, скорее, в век информации. Для нашей основанной на философском материализме индустриальной культуры характерен ускоренный темп жизни.

Однажды на Пятой авеню я увидел пожилую пару. Они шли очень медленно, поддерживая друг друга. Через перекрёсток проносились, спеша успеть на зелёный свет, машины и люди. Когда старики медленно двинулись через дорогу, я ощутил, насколько враждебны к ним окружающие. Машины сигналили, люди толкали их вперёд, а они так растерялись, что вообще остановились. Окружающий мир двигался настолько быстрее их, что они выглядели марсианами. Я подумал:

¹ Кен Уилбер (род. 1949) — один из влиятельнейших представителей трансперсональной психологии, автор 16 книг; в 1993 г. получил (вместе со Станиславом Грофом) почетную премию Ассоциации трансперсональной психологии за выдающийся вклад в ее развитие.

«Интересно, как бы им жилось в деревне или маленьком городке, где люди помогали бы им?» Наверное, там они не были бы столь неуместны, ибо больше соответствовали бы тамошнему укладу жизни.

Как-то я свозил своего почти девяностолетнего отца в городок Холлистон, расположенный рядом с Бостоном. Когда мой отец был ребёнком, у его деда (который первым из нашей семьи перебрался в Америку) была ферма вблизи Холлистона. Мне захотелось, чтобы отец опять увидел эти места и вспомнил былые дни. Тогда он жил с родителями в многоквартирном доме в северной части Бостона, а на выходные они приезжали поездом в Холлистон. Дед встречал их на станции и отвозил на дрожках на ферму. Я подумал, что отцу будет приятно вновь проехать по этому маршруту.

Я порылся в старых картах, чтобы определить, где могла находиться ферма, и мы поехали туда по старой дороге. На месте оказалось, что дома уже давно нет — лишь несколько гниющих досок. В преклонном возрасте отец стал молчалив. Вот и тут, не проронив ни слова, он огляделся так, словно заблудился, а потом опустил глаза и всю обратную дорогу смотрел в пол. Я был весьма разочарован! Чтобы найти старую ферму, мне пришлось приложить немало усилий: я звонил в муниципалитет и т. д. Но, казалось, отца наше приключение совершенно не заинтересовало.

Вдруг я понял, в чём проблема: отец просто не успел понять, что произошло. День промелькнул слишком быстро! Мы ехали от станции со скоростью автомобиля, а отец помнил поездку на повозке. И я решил всё повторить. На этот раз мы двигались так медленно, как могли бы катиться дрожки, в которые запряжена гнедая кобыла. И вдруг отец ожил! Из его уст полился поток воспоминаний: «Тут я упал с повозки. Здесь мы ели яблоки!» Отцу было что рассказать, но он не мог сделать этого, пока мы не замедлились, позволив выйти на сцену его памяти, которая связала его с этими местами.

Этот случай помог мне понять, почему так много стариков чувствуют, что идут не в ногу с миром, движущимся слишком быстро, и почему многие пожилые люди жаловались мне, что чувствуют себя отставшими от времени.

Хотя мы способны принимать новое, старое порой тоже может оживать. Мой отец был современным человеком, но вернулся в прошлое, перешёл на другой уровень реальности. Он не застрял в прошлом —

чтобы вернуться туда, ему понадобилось приехать в места своего детства. Он не ностальгировал. В старости люди часто начинают воспринимать время так же, как в детстве, когда на них не давил груз обязательных дел.

Я сижу на крыльце и молчу вместе с деревьями, растущими рядом. Помню, что в детстве я совершенно не чувствовал себя занятым человеком — так же, как сейчас. Моя старость дала мне такой же временной простор, как когда-то детство. Это позволяет душе заявить о себе. В случае с отцом я постарался замедлиться, чтобы воссоздать то пространство, в котором он нуждался, чтобы проснулось его детство. Машина превратилась в дрожки. Скорость автомобиля не могла предоставить столько места, сколько давала повозка с лошадью.

Пожилых людей всеобщая одержимость скоростью часто не просто смущает, но и травмирует. Я провёл немало времени в Манхеттене, где спешка практически стала манией, и видел, как трудно пожилым людям иметь дело с урбанистическим окружением. Старому человеку трудно пересечь перекрёсток с быстро переключающимися сигналами светофора и несущимися машинами, не пострадав физически или по крайней мере психически. Наблюдая за тем, как старушка с палочкой маневрирует среди машин, а таксисты бешено сигналят ей, я ощутил, сколько агрессии к духу её старости содержится в нашей одержимой временем культуре.

Понятно, что медицина тоже стала заложницей всеобщего ускорения. Когда я был ребёнком, врач рассматривался чуть ли не как член семьи. Он звонил пациентам домой, заходил на чай. Теперь, когда я посещаю врача, хорошо, если за те семь-десять минут, которые он отводит на приём пациента, мы обменяемся рукопожатием и представимся друг другу. Это же верно и в отношении юристов. Мой племянник — адвокат, и он рассказал мне, что к его телефону подключена приставка, фиксирующая каждую потраченную на деловые переговоры секунду. Когда-то адвокат не считал часов, проведённых с клиентом; он мог даже отобедать (не выставляя за это счёт) с тем, чьи интересы представляет. Современному человеку, зажатому в тисках времени, такие отношения могут показаться романтическими или даже излишне сентиментальными, но не так уж давно это было нормой.

ВРЕМЯ ДУШИ

Все эти разновидности времени (объективное и психологическое время, а также время социума) воспринимает эго. У души время совсем другое; она живёт по иному календарю. В сравнении с душой эго выглядит как муха-однодневка, которая утром появляется на свет, а вечером умирает. Научившись смотреть на мир глазами души, мы соответственно изменяем и своё отношение ко времени.

Чем дальше мы, исследуя духовный уровень своего бытия, продвигаемся по пути мудрости, тем яснее становится, как мало внимания наша культура уделяет сакральным аспектам повседневной жизни. Этот пробел заметнее всего проявляется в сфере времени. Чтобы понять отношение нашей культуры ко времени и осознать степень секуляризации её мировосприятия, необходимо выйти за пределы клише «время — деньги». Нас учили думать, что время является чем-то вроде материальных средств, которые можно «тратить», «иметь» или «не иметь». Очень редко мы размышляем о святости времени или воспринимаем мгновение как духовный дар.

Я вырос в еврейской семье, но мы не соблюдали субботу. Мои родители забыли о заповеди «помни день субботний». Казалось, что регулярное соблюдение субботнего покоя отделило бы нас от друзей не­евреев, поэтому мы ассимилировались. Но при смене ценностей Старого Мира на установки материалистической культуры было утрачено нечто драгоценное. Для иудеев суббота (как и воскресенье для христиан) является днём, когда время останавливается; днём, придающим смысл остальным дням недели.

Насколько лет назад я посетил древнюю часть Иерусалима и был тронут тем, как в пятницу после захода солнца вся жизнь замерла. Это выглядело так, словно прекратились телодвижения коллективного организма иудейской общины. Все одновременно как бы глубоко вздохнули, расслабились и задумались. Похоже, что суббота является метафорой медитации; это спокойное осознание, предшествующее дальнейшему продвижению вперёд. Конечно, многие соблюдают субботу механически. Для них участие в этом ритуале является признаком порядочного, респектабельного человека. Но есть люди, которые берегут это священное время для празднования мистерии их «завета» с Богом; это время, когда души могут быть вместе, чтобы сообща освящать мир.

Пожилому человеку крайне необходимо иметь такое время передышки и святости. Независимо от того, религиозны вы или нет, полезно соблюдать субботу или думать о медитативной практике как о ежедневной краткой субботе. Чтобы помнить о святости нашей жизни, надо регулярно давать себе возможность забывать о времени и делах. Соблюдение субботы помогает погрузиться в «сейчас». Это не только восстанавливает физические и психические силы, но и укрепляет наш дух, нуждающийся, подобно растению, в уходе и заботе. Выделив время для выхода из потока времени, мы подпитываем ту часть себя, которая вечна.

Из-за того, что мне часто приходилось перемещаться из Соединённых Штатов и Индию и обратно, я стал весьма чувствительным к различию в восприятии времени этими двумя культурами. Помню, как в 1970 году я посетил своего гуру, живущего в Индии, где я не был уже два года. После полёта со скоростью 900 километров в час на «Боинге-747» из Нью-Йорка через Франкфурт, я среди ночи оказался в делийском аэропорту. Как только я вышел из самолёта и вдохнул воздух Индии — горячий, пахнущий пылью и цветами, — все мысли о скорости и эффективности улетучились, начал устанавливаться новый ритм жизни.

В здании аэропорта ошеломлённые, смущённые, уставшие и неуклюжие пассажиры выстроились в длинную очередь на контроль. Было 3:30 по местному времени. Очередь двигалась так медленно, что казалось, будто она не движется вообще. Мы, жители Запада, привыкшие к быстрому обслуживанию, были раздражены; все ворчали, обменивались недовольными взглядами, переступали с ноги на ногу, словно нетерпеливые дети, которых оторвали от весёлой игры. Такой сдвиг в восприятии времени мне уже был знаком, и я знал, что избежать невыносимых страданий можно, лишь остановив бег своего ума, поминутно глядящего на часы. Но на какое-то время я, поддавшись общему для всех гостей Индии настроению, тоже стал несчастным. А рядом в очереди спокойно стояди индийцы.

Через пару часов я сел на «Тадж-экспресс» — поезд, идущий в Агру, с остановкой в Матхуре, где я намеревался сойти. Путешествовать по Индии поездом весьма поучительно. «Экспресс» или нет, поезд всегда движется медленно. Мы ползли с доисторической скоростью, пейзаж едва менялся, пальма за пальмой, и наконец мне захотелось открыть окно и закричать. Но затем во мне что-то изменилось. Вместо того чтобы

сопротивляться медлительности и считать минуты, я придумал себе такую историю: «Это путешествие будет длиться вечно. Этот момент никогда не закончится. Я проведу в этом поезде всю жизнь и никогда не сойду с него. И что же?»

Медитируя на эту историю, я начал смиряться с ритмом и скоростью поезда. Я смотрел на проплывающие пейзажи уже без гнева, и моё внимание привлекла девушка на поле. На ней было пёстрое сари, и она в одиночестве шла по тропинке, неизвестно откуда и куда. Шла она так плавно, что большой глиняный кувшин, который она держала на голове, оставался неподвижным. Она находилась настолько близко, что я рассмотрел её глаза, подведённые чёрной тушью. За ушами у неё были розовые цветки мальвы, а на запястьях — серебряные браслеты.

Мне эта девушка показалась фигурой на картине Гогена, схватившего момент движения, которое никогда не завершится. О её прошлом и будущем можно было только гадать. Поезд медленно, но верно двигался вперёд, покрывая пассажиров слоем пыли, и девушка стала отставать, пока не осталась лишь тропинка, простирающаяся в обоих направлениях, и казалось, что у неё нет конца и начала.

Хотя эту девушку я видел лишь с полминуты, её образ глубоко проник в моё сознание. Мир Индии и притягивал, и отталкивал меня. Он привлекал ту часть моего «я», которая тосковала по неспешности, по жизни в согласии с ритмами земли и неба, с сезонными циклами посева и сбора урожая, со сменой поколений, а отталкивал ту сторону моей личности, которая сформировалась на Западе и привыкла к жизни в борьбе за достижение поставленных целей. В то мгновение эти аспекты предстали предо мной весьма рельефно, и я спросил себя, какой же из них есть я.

На вокзале в Матхуре меня обступили велорикши, предлагающие преодолеть последние десять километров до Вриндавана на их трёхколёсном транспортном средстве. Если бы мне захотелось доехать туда быстрее, я мог бы взять моторикшу или (в пять раз дороже) такси, которое домчало бы меня до Махарадж-джи за двадцать минут. Как ни странно, я отверг все эти предложения. Перед встречей с гуру мне не хотелось терять того ритма, в который меня погрузил образ идущей по полю девушки. До ашрама гуру я добрался через час на тонге — повозке, влекомой лошадью.

Я предстал перед Махарадж-джи, держа в руках традиционное

подношение: цветы и фрукты. Положив их перед ним, я поклонился, улыбнулся и сел на пол рядом с другими посетителями, пришедшими на даршан¹. Но там, казалось, нечем было заняться! Мой нетерпеливый ум, перенёсший долгое путешествие, хватался то за одно, то за другое и скоро вообще вышел из-под контроля. Я пытался слушать слова, но предвзятый ум увидел в сказанном лишь банальности. Появилось чувство лёгкого разочарования.

Я немного посидел с закрытыми глазами, а потом взглянул на Махарадж-джи. И вдруг время остановилось. Что-то в нём успокоило меня и погрузило в «сейчас». Казалось, он заполнил собой всё время; прошлое и будущее перестали существовать. В поле сознания моего гуру время утратило роль мерила опыта. Настоящего мгновения было вполне достаточно (мой «западный» ум с трудом понимал значение этого слова); было нечего ожидать или желать, потреблять или достигать. Разрыв во времени и остановка потока мыслей привели к тому, что упала завеса, отделявшая меня от «сейчас». Проявился тот род сознания, в котором н.ет ограничений, в котором прошлое и будущее сливаются в единое настоящее. Рам Дасс, он же Ричард Алперт, американец, прибывший сюда с другого конца света, перестал быть мной. Я стал душой, находящейся в присутствии другой души — Махарадж-джи.

Мне принесли крепкий сладкий чай с молоком, налитый в маленькую кривобокую глиняную чашку. Выпив чай, я, согласно обычаю, бросил её за забор и смотрел на то, как под копытами черепки опять превращаются в пыль. Однажды Махарадж-джи сказал кому-то: «Почему ты такой гордый? Все мы созданы из глины». В этот безвременной момент обострённого восприятия я, глядя на черепки, почти увидел, как моё мёртвое тело превращается в прах. Эта мысль наполнила меня чувством невыразимой благодарности судьбе за то, что я живу, вижу свет и дышу. Какая уникальная, чудесная возможность мне была предоставлена: иметь тело, в котором можно передвигаться по этому миру! Как прекрасно быть живым и наслаждаться всем великолепием дня! Вот так, выпав из времени, погрузившись в вечное «сейчас», я чувствовал прилив священной любви ко всему окружающему.

Такие моменты экстатического осознания не спрятаны где-то за тридевять земель от вас — они на расстоянии вытянутой руки. Вам не

¹ Даршан («лицезрение») — аудиенция духовного лица; пребывание в присутствии Бога.

обязательно совершать кругосветное путешествие или находиться в присутствии просветлённого гуру. Нужно только остановиться и обратить внимание на чудесный танец окружающего мира. Скованность временем ослепила нас, и мы большей частью не видим, какие богатства содержит в себе каждое мгновение. Мы измеряем, умаляем и определяем эти чудеса, но, перестав подсчитывать и широко открыв глаза, мы узрим совершенно иную жизнь. Хотя наши тела стары, мгновение ново, и мы учимся плыть через бренный мир в ритме вечности.

7 ИСКУССТВО УМИРАТЬ

Душа не знает смерти и рожденья. Начала нет ей, не было, не будет. Не рождена, древнее всех и вечна; не гибнет, когда время тело губит.

Бхагавадгита (2:20)

Осознав, что являемся чем-то большим, чем тело и ум (и их комбинация — эго), мы сможем посмотреть на свою смерть под совершенно иным углом. Научившись сознательно погружаться в «сейчас», мы перестаём бояться своих мыслей и ощущений, какими бы тревожными они ни были. Обретя способность выходить за пределы эго, в сознание «свидетеля», мы понимаем, что представляем собой нечто большее, чем наши эмоции, мысли и ум, в котором они появляются. В действительности мы — души и, как таковые, можем подойти к тайне смерти уже без прежнего страха.

Это звучит просто, но лишь потому, что я старался выразить мысль как можно яснее. Мне не хотелось бы выглядеть идеалистом. И я не имел в виду, что достиг состояния, когда смерть совершенно не страшит меня. Однако благодаря времени, которое я провёл в Индии, где к смерти относятся совсем не так, как на Западе, а также в связи с тем, что я много лет (начиная с 60-х) изучал умирание, могу ответственно заявить, что существует возможность подойти к смерти без тех чрезмерных душевных

страданий, которые в нашей культуре принимаются как данность. Можно подготовиться к собственному уходу и провести последние дни с любовью в сердце, находя поддержку в том, что поможет нам сделать этот переход. Можно встречать момент смерти с открытыми глазами и, как утверждают все мистические традиции, даже подготовиться к тому, что последует за ней. Во всём этом нет ничего невозможного, если человек вооружён расширенным пониманием своей природы, которую формируют эго, душа и Чистое Сознание.

УВИДЕТЬ СМЕРТЬ

Хотя такие пионеры работы с умирающими, как энтузиаст создания хосписов Сесилия Сандрес, Элизабет Кюблер-Росс, Стивен и Ондри Левины, сделали очень много для просвещения народа, мы продолжаем оставаться обществом, в котором смерть рассматривается как враг, как нечто тягостное, как то, что нужно скрыть и чего следует избегать; как то, что в физическом и философском смысле должно быть максимально отделено от живых. И это не удивительно: разве может материалистическая культура смотреть на смерть не как на поражение и не испытывать к ней отвращения?

Такое «отрицание смерти» (термин взят из названия революционной книги Эрнста Беккера) создаёт атмосферу патологического страха перед своей смертностью. В то же время люди испытывают своего рода притяжение к смерти — как к любому табу. Это отчётливо демонстрирует муссирование в средствах массовой информации темы насилия, эвтаназии, суицида, дорожных происшествий, преступлений и войн. Подобно всему, что мы пытаемся подавить, страх смерти от отрицания лишь становится сильнее. Он незаметно обрёл власть над нашей культурой. Под «слоем грима» —показной молодостью и отрицанием смерти — у нас скрыты более глубокие язвы, чем у тех обществ, которые воспринимают смерть, не пряча голову в песок.

В годы моего взросления ситуация была ещё хуже. Я впервые увидел, как умирает человек, в 1961 году, когда мне было двадцать девять лет. Честно говоря, я этого совершенно не хотел; я был бы рад, если бы смерть осталась где-то под замком, где ей, как мне казалось, и надлежало быть. Но, когда я начал обретать духовный опыт, моё отношение к

смерти изменилось. Я установил связь с той частью себя, которая не была Ричардом, которым я себя считал, и это пробудило сознание моей души. Я непосредственно осознал, что, хотя моё эго, несомненно, однажды умрёт и Ричард перестанет существовать, моя душа продолжит свою эволюцию в иной форме.

Мне было тридцать с чем-то, когда у моей матери диагностировали заболевание крови в терминальной стадии. Я пришёл к ней в больницу и услышал, что все вокруг говорят ей нечто вроде: «Ты отлично выглядишь! Тебя скоро выпишут домой!» Но выглядела она ужасно, и было очевидно, что домой она, скорее всего, уже не попадёт. Никто — ни мой отец, ни её сёстры, ни раввин — не говорил ей правды. Я увидел, в какой изоляции она находится. Она умирала, и никто не хотел поговорить с ней о смерти. Мы с ней побеседовали об этом как душа с душой, и ей стало легче. Вот одна из причин, вдохновивших меня на работу с умирающими.

С того времени моё отношение к смерти изменилось; я более глубоко осмыслил этот феномен. Хотя я не полностью избавился от страха перед кончиной (претендовать на такой метафизический статус не может никто, кроме освобождённых существ, которых в мире очень мало), могу честно сказать, что сегодня смерть уже не так ужасает меня, как прежде. В хороший день, когда мой ум спокоен, смерть мне кажется почти такой же привлекательной, как жизнь. Я научился — в значительной степени благодаря инсульту, который существенно приблизил меня к смерти, — не так цепко держаться за тело, за остаток своей жизни. Как сказала одна замечательная святая, душа старого человека подобна готовой упорхнуть птице, что сидит на ветви засохшего дерева.

ТРИ ВАЖНЫХ ВОПРОСА

Хотя каждая духовная традиция предлагает свою версию посмертного существования, все они соглашаются в том, что важнее всего в жизни подготовиться (с помощью духовных практик) к смерти. Перед лицом неминуемой кончины нам приходится задать себе основной вопрос метафизики: «Есть ли что-то помимо тела, и если да, то что?» Если бы не смерть, мы вечно влачили бы невежественное существование в теле. Смерть действует как звонок будильника. Этот неизбежный приговор

делает просветление возможным и помогает душе расти. Именно потому, когда умирающего Платона попросили дать последнее наставление, он сказал: «Учитесь умирать». Смерть, ещё ближе подводящая нас к Богу, является последним этапом нашего исцеления.

В тридцатилетнем возрасте я, после того как впервые стал свидетелем смерти друга, старался использовать любую возможность находиться рядом с умирающим. Размышляя над сотнями увиденных смертей, я понял, что большинство умирающих людей, с которыми я общался, задаются тремя основными вопросами относительно смерти:

1.   Что делать в процессе умирания?

2.   Что произойдёт в момент кончины?

3.   Что ждёт меня после смерти?

Похоже, именно эти три вопроса занимают самих умирающих, их близких и тех, кто работает с умирающими профессионально. Есть люди, которые говорят, что могут вынести умирание, но им не хочется представлять себя мёртвыми. Другие вроде бы вполне готовы к смерти, лишь бы только не пришлось проходить через процесс умирания. (Это напоминает мне шутку Вуди Аллена¹: «Я не боюсь смерти. Просто я не хочу быть там, где она случается».) И наконец, есть боязнь самого момента смерти: опасение, что окажешься не там, где надо, или состояние ума не позволит встретить смерть спокойно.

Последний вид страха отражён в следующей суфийской притче.

Человек шёл по улице своей деревни и увидел Смерть, идущую ему навстречу. Когда Смерть с интересом посмотрела на него, он вздрогнул и опрометью побежал в соседнее село. Но там он опять встретил Смерть, которая взяла его за руку и сказала:

— Пошли. Человек пролепетал:

— Но, Смерть, ведь ты заинтересовалась мной в другой деревне, поэтому я убежал сюда.

Смерть ответила:

¹ Вуди Аллен (Аллен Стьюарт Кенигсберг, род. 1935) — американский комедийный актер, сценарист, режиссер. В основе многих его фильмов лежит насмешка над жанровыми усдовностями кинематографа, бытовыми реалиями повседневности, стереотипностью мышления.

— Да, мне было интересно, почему я увидела тебя там, хотя,
как я знала, мне вскоре надо будет забрать тебя именно отсюда.

А вот другая история.

Человек, изучающий дзэн, спросил у своего мастера:

— Что происходит после смерти? Мастер засмеялся и сказал:

— Не знаю.

— Как? Ведь Вы же мастер дзэн!

— Да, но я не мёртвый мастер дзэн.

Другими словами, исследование смерти не обязательно даёт нам ответы. Однако, начав задаваться важными вопросами, мы инициируем процесс собственного духовного раскрытия, которое может чудесным образом изменить нашу жизнь, привнеся в настоящий момент осознание бренности и смерти.

Хотя мне повезло — я на протяжении многих лет вплотную соприкасался с умиранием и лучше многих подготовлен к своей кончине, я не пришёл ни к какому конкретному ответу на эти вопросы. Каждый умирает по-своему, и в каждой смерти скрыта неизмеримо глубокая тайна. Рильке¹ советовал: «Будь терпим ко всему, что в твоём сердце осталось нерешённым, и попробуй полюбить сами вопросы. Не ищи ответов, которые не могут быть даны, ибо ты не сможешь жить с ними. Живи полной жизнью, живи сейчас с вопросами, и, возможно сам не зная о том, ты доживёшь до жизни с ответами».

ЧТО БУДЕТ ПОСЛЕ СМЕРТИ?

Что происходит с нами, когда мы умираем? Хотя я не был на том свете, многочисленные свидетельства, приводимые духовными традициями и людьми, находившимися в состоянии, близком к смерти,

¹ Райнер Мария Рильке (1875-1926) — австрийский поэт, драматург, эссеист, романист. Главная тема его произведений — попытка преодолеть трагическое одиночество человека через любовь, единение с людьми и природой.

убедили меня в том, что какая-то часть нас переживёт смерть физического тела. Но что именно останется от нас — это загадка. Буддийский наставник из Лаоса так ответил на вопрос о том, что останется после смерти: «Останется Истина». Когда ученики умирающего Раманы Махарши¹ умоляли его не покидать их, он сказал: «Куда же я могу уйти?» А один из моих великих тибетских учителей, буддийский наставник Калу Ринпоче, как-то изрёк:

Мы живём в иллюзии, среди видимости вещей. Но есть реальность, и реальность — это мы. Осознав это, ты увидишь, что ты — ничто, и бытие — ничто, и ты есть всё. Помимо этого ничего нет.

Хотя такие утверждения, провозглашённые с уровня Абсолютного Сознания, кажутся неоспоримыми, мы, тем не менее, спрашиваем себя: «Буду ли лично я существовать после смерти?» Ответ на этот вопрос зависит от того, что мы считаем собой. Если мы сторонники материалистических воззрений и считаем, что состоим лишь из тела и эго, то ответ, конечно же, будет отрицательным. Когда моё тело испустит дух, Ричард Алперт, он же Рам Дасс, прекратит своё существование. Но, если наше сознание расширится до уровня души и Атмана, мы поймём, что физический организм — просто оболочка, временная квартира.

Осознав, что являюсь душой, я понял, что, хотя тело и личность умрут, что-то, несомненно, переживёт смерть.

Каждый, кому довелось посетить индийский субконтинент, видел, что, несмотря на модернизацию Индии, её культура по-прежнему побуждает людей отождествлять себя с душой. Индийцы смотрят на жизнь не как на завершённую книгу, а как на одну из её глав. Поэтому у них нет такого страха смерти, как у жителей Запада. Когда умирает индус, его

¹ Романа Махарши (Венкатарамана Аияр, 1879-1950) — знаменитый индийский гуру. В 17 лет испытал духовное озарение (осознал независимость своего «Я» от тела), после чего на всю жизнь поселился в городке Тируваннамалай на склоне горы Аруначала (ныне там расположен ашрам его последователей), где обучал методу атма-вичары («самовопрошания»): поиску ответа на вопрос «Кто я?».

заворачивают в саван, кладут на носилки и несут по улице к месту кремации, скандируя: «Сатья хей, Сатья ха — Бог есть истина». Тело не прячут в ящик, и все могут его видеть. В конце концов тело сжигают на берегу реки в присутствии родственников. Во время этой церемонии старший сын разбивает череп мёртвого отца палкой.

Многие индийцы умирают дома, в семейном окружении. Поэтому у большинства жителей Индии с самого детства есть возможность наблюдать за умиранием, или, как они говорят, за «оставлением тела», в котором душа больше не нуждается. Чем осознаннее человек, тем больше сознания в его смерти и в том, что за ней следует. Великие святые, достигшие Чистого Сознания, способны покидать тело совершенно спокойно, понимая, что, по большому счёту, ничего особенного не происходит. Одна из таких святых, Анандамайи Ма, отвечая на вопрос «Кто вы?», продемонстрировала, на что может быть похоже существование на духовном уровне сознания:

Отец, что тут сказать? Моё сознание никогда не связывало себя с этим бренным телом. До того, Отец, как прийти на землю, я была такой же. Достигнув совершеннолетия, я осталась той же. Когда родители решили выдать это тело замуж, я не изменилась. И вот, Отец, сейчас я перед Тобой — такая же. И в дальнейшем, хотя на полях вечности вокруг меня будет кружить вихрь перемен, я буду той же.

Пребывая в Индии, проникаешься её духом. В окружении сотен миллионов людей, которым открыта широкая перспектива продления жизни души после смерти тела, я почувствовал, как окрепла моя вера в это.

Очень мало живущих ныне людей могут, пребывая на уровне духовного сознания, заявить о бессмертии души из первых рук. Однако эти немногие демонстрируют нам, что такой потенциал заложен в каждом — в принципе, каждый человек способен отождествиться с той частью себя, которая трансцендентна телу, уму и даже душе, и может обрести прибежище в неподвластном смерти Безымянном.

Несмотря на всю романтику Востока, важно отметить, что великие философы и мыслители Запада в какие-то моменты своей жизни тоже смогли приподнять покров тайны, окружающей смерть. Вот несколько

примеров.

Смерть есть не что иное, как перемещение души из одного места в другое.

Платон

Видите, братья и сёстры, это не хаос и смерть. Это порядок, единство и целесообразность. Это вечная жизнь. Это счастье.

Эмерсон

Происходящее после смерти столь невыразимо величественно, что наших чувств и воображения совершенно недостаточно, чтобы представить себе эти события.

Юнг (после сердечного приступа 1944 года)

Как вы уверены в том, что видите меня сейчас, так я уверен, что прежде уже жил тысячи раз, и надеюсь, что вернусь ещё тысячу раз.

Гёте

К тому же мне кажется, что родиться один раз не менее удивительно, чем дважды.

Вольтер

Посмертная судьба человека является центральной темой всех мировых религий, уходящих корнями (вопреки институциональным табу и фундаментализму) в мистическое видение человека. Однако нельзя сказать, что разные религии приходят к одним и тем же выводам. Каждая культура интерпретирует посмертный опыт в соответствии с превалирующими в ней образами, мифологией и собственными верованиями. В качестве метафоры этих культурных различий приведём рассказ о слепых и слоне.

Встретившись с огромным животным и ощупав разные части его тела, слепые не смогли сойтись во мнениях.

—  Слон подобен дереву, — сказал тот, кто ощупал ногу.

—  Да нет же, слон — это такой шланг, — сказал второй, потрогав хобот.

— Нет, нет, он намного больше — как стена! — возразил
ощупавший бок.

— Что вы, слон напоминает канат! — уверенно изрёк слепой,
потрогавший хвост.

Так они спорили, хотя касались одного и того же слона.

Точно так же дело обстоит и с любым мистическим опытом, включая описание посмертного состояния. Каждая попытка описать то, что происходит после смерти — будь то бардо тибетских текстов, дворцы каббалы, рай и ад христианства, основа бытия в буддизме, — указывают на одно и то же: область, в которую душа, продолжающая эволюционировать, вступает после смерти. Мистические тексты часто сравнивают попытки описать метафизическую реальность с пальцем, указывающим на луну. В данном случае палец — это слова и образы, которые использованы в качестве символов того, что находится за пределами нашего понимания.

Хотя точно описать словами посмертный опыт нельзя, можно прийти к согласию в том, что какая-то форма жизни после смерти существует. Уму не дано знать то, что находится за его пределами, а смерть является разделительной линией между этими уровнями реальности.

Научившись выходить за пределы эго и воспринимать реальность с точки зрения души, мы можем коснуться тайны посмертного существования.

Хотя может показаться, что думать о непостижимом нет смысла, это не так. Об этом замечательно сказал Рильке: «Нет слов для того, чтобы описать, как можно, оставаясь живым, объять смерть, всю смерть... мягко удерживать её в своём сердце, не отвергая при этом жизнь». И всё же, позволив тайне смерти влиять на нашу повседневную жизнь, мы начинаем смотреть на всё иначе. Мы задаёмся новыми вопросами, например: «Если смерть — не конец, то как на моё посмертное существование повлияет мой нынешний образ жизни? Как такая перспектива скажется на моих ожиданиях, страхах, горестях и утешениях?» Мысль о том, что со смертью всё заканчивается, способна приносить своеобразное удовлетворение — возможно, нигилистическое, но успокаивающее тех людей, которым нравятся конкретные ответы и которых существование вне тела и ума страшит больше, чем

превращение в прах. А если действительно существуют такие вещи, как карма и реинкарнация, не следует ли нам жить сейчас более осознанно, понимая, что наши нынешние поступки определят следующее рождение? Или, в преддверии бесконечных эонов шлифовки своего характера, можно, как часто бывает на Востоке, благодушествовать, отложив достижение целей на будущие жизни?

Если такого рода вопросы не сказываются на нашей нынешней жизни, они легко превращаются в кабинетную забаву. Хорошим примером может служить реинкарнация. Редко встретишь приверженца мистических взглядов, который сомневался бы в ней. Но что это даёт нам, живым? Если в нашей программе сознательного старения упор делается на осознании текущего момента, какой смысл в размышлении о будущем существовании или в исследовании подробностей прошлых жизней?

Ответ совершенно очевиден. Благодаря осознанию того факта, что наши нынешние действия сказываются не только на окружающем мире, но и на сознании души (которое продолжит существовать после смерти), становится более явной необходимость скорейшего пробуждения и максимального проявления мудрости в нынешней жизни.

Широко распространены представления о том, что состояние сознания человека в момент смерти определяет особенности его следующего рождения. Независимо от того, верим ли мы в реинкарнацию, эта концепция может вдохновить нас при приближении к концу жизненного пути быть как можно более умиротворёнными, сострадательными и мудрыми. Поступая так, мы в любом случае ничего не теряем: если теория реинкарнации верна и наше новое рождение определяется нашей нынешней жизнью, то мы заслужили хорошее будущее, а если мы не реинкарнируем, то, по крайней мере, будем жить и умирать достойно. При этом важно не осуждать себя за потерю концентрации, мужества и сострадания и не бояться ошибок, допущенных в процессе умирания.

Я знал нескольких благонамеренных людей, которые добавили к бремени своих страданий страх перед тем, что если они умрут в нынешнем непросветлённом состоянии, то будут страдать в аду или воплотятся на низших уровнях существования. Такие мысли и чувства не вполне адекватны и не помогают нам пройти через самое серьёзное испытание. В конце концов, фантазирует о будущих воплощениях и упорно старается сделать всё «правильно» не кто иной, как эго.

Хотя мы можем изменить своё сознание и тем самым повлиять на характер нашей смерти, наше последующее рождение определяется не нами. Реинкарнация осуществляется в соответствии с временем души, которое для эго непредставимо. Рассказывают, что, когда Будду спросили, сколько времени он уже перевоплощается, тот ответил: «Представьте себе гору, которую буйвол не может обойти за день, и такую же высокую. Раз в сто лет над вершиной пролетает птица, держащая в клюве шёлковый платок, который задевает за вершину горы. Мои воплощения длились столько времени, сколько понадобится птице для того, чтобы стереть гору до основания».

Хотя иудео-христианская культура по-прежнему оспаривает концепцию реинкарнации (упоминания о реинкарнации были изъяты из Библии на Вселенских соборах¹, проходивших в Триденте, Никее и Константинополе), в последние годы на Западе представления о множественности рождений стали восприниматься как вполне правдоподобные. Многие люди, с которыми я общался, рассказывали об опыте сверхъестественного общения с умершими близкими. В своё время и мою атеистическую семью посетил такой необычный случай. Мои родители в каждую годовщину свадьбы обменивались красной розой как свидетельством их любви. После смерти матери в храме проходила большая заупокойная служба, на которой присутствовало много родственников и соболезнующих знакомых. Когда гроб, покрытый ковром из роз, по проходу между сиденьями докатили до первого ряда, на котором сидел отец (очень прагматичный юрист) и остальные родственники, один цветок упал к ногам отца. Выходя из помещения, отец нагнулся и поднял розу. В лимузине кто-то сказал, что, по-видимому, так мать послала весточку с того света, и все согласились — даже отец. В этот волнующий момент моя весьма призземлённая семья приняла это «чудо».

Конечно, там же в автомобиле возник вопрос: «Как сохранить цветок?» Сразу после похорон отец стал наводить справки, звонить по телефону, и через пару дней помещённая в контейнер со льдом роза была отправлена самолётом в другой город, где её должны были законсервировать. Обратно она вернулась запаянной в стеклянный шар с

¹ Никейский собор состоялся в 381 году, Тридентский длился (с перерывами) с 1545 по 1563 год, а в промежутке между 300 и 600 годами состоялось два Константинопольских собора: Первый (в 381 году) и Второй (в 553 году).

какой-то жидкостью, и отец поставил её на каминную полку. К сожалению, метод консервации оказался несовершенным, и постепенно жидкость почернела. Через пару лет отец опять женился, последнее послание мамы стало вызывать чувство неловкости, и шар попал в гараж, где я его нашёл и поставил на свой домашний алтарь — чтобы он напоминал мне об анитье (бренной природе физической жизни).

Я верю, что душа не умирает со смертью тела, и поэтому советую людям, скорбящим о потерянных близких, разговаривать с душами усопших. Это утешает и, по моему мнению, помогает как живым, так и умершим, которые часто не понимают, где находятся, и не знают, куда и как двигаться дальше.

Поскольку большинство из нас живут, прочно отождествившись со своим эго и телом, то первым контактом человека с душой может быть смерть, — в результате у него возникнет чувство потерянности. В таких традициях, как тибетский буддизм, были разработаны особые техники, позволяющие душе приближаться к следующему воплощению, проходя через различные посмертные состояния (бардо). Мы можем помочь этому процессу по-своему, храня в сердце память о душе умершего человека.

МОМЕНТ СМЕРТИ

Момент смерти — это завеса, отделяющая умирающего человека от посмертного существования. Если смерть чем-то похожа на мой мистический опыт, связанный с временным разрушением структур эго, то разумно предположить, что в момент смерти распадается концептуальная карта нашего восприятия реальности. Похоже, этот распад начинается медленно, а затем ускоряется и достигает кульминации в прорыве к уровню души.

Нам, естественно, хочется быть в момент смерти максимально сознательными. Мы хотим умирать спокойно, с радостью, любовью и благодарностью, а не с беспокойством о том, что ждёт нас впереди. Мой друг, поэт Аллен Гинзберг¹, умирал именно так. В последние дни он

¹ Аллен Гинзберг (1926-1997) — американский поэт, автор программных для битников поэм «Вопль» (1956) и «Кэдиш» (1961); в таких его сборниках, как «Дыхание души» (1977) и «Плутониева ода» (1982) отразился интерес к мудрости Востока.

говорил друзьям, что чувствует себя «на коне».

Многие люди, побывавшие в состоянии, близком к смерти, с волнением рассказывают, что «там» они встретились с теплотой, любовью, светом, близкими. У такой смерти хороший вкус. Я же поначалу узнал смерть с другой стороны. В 1963 году, находясь на мексиканском побережье, я как-то ночью, приняв кислоту¹, поплыл в океан. Мой ум был чист, а ночь настолько чарующа, что из-за отражения света в воде я стал терять ориентацию. Я плыл среди больших волн, понимая, что если одна из них накроет меня, то я, не зная, где верх, а где низ, возможно, уже не вынырну. Было неясно, выберусь ли я из данной переделки. Хотя я думал, что мне приходит конец, мысли, возникавшие в связи с этим, касались исключительно реакции общества на происшествие. Вот друзья собираются у могилы, проходит время, и я остаюсь лишь в памяти тех, кто знал меня. Память слабеет, и однажды маленькая девочка спрашивает у мамы: «Кто такой Рам Дасс?» Я думал не о себе, а о том, как мою смерть будут воспринимать другие.

И тогда принятая мною кислота вдруг изменила моё восприятие. Я понял, что моё сознание лишь переместится в другое место. Я останусь живым. В это кислотное путешествие я отправился, не зная его исхода, но я понял очень важную вещь: что бы ни случилось, сколько бы ложных представлений ни разрушилось, какие бы ужасы ни произошли, я выживу; моё существование продлится, даже если нет соломинки, за которую можно было бы ухватиться. Я усвоил этот урок, и с тех пор всегда уверен в этом. Погрузившись в экстаз достаточно глубоко, вы перестаёте держаться за жёсткие структуры. Страх смерти частично представляет собой цепляние за такие структуры, как эго, или за связанное с привычным способом восприятия представление о том, что мир состоит лишь из материи и энергии. Но сознание не менее реально, чем материя и энергия; оно так же неразрушимо, как они.

Под воздействием энтеогенов и благодаря медитации я осознал, что моя душа не ограничена ни размерами моего тела, ни сроком его существования. Хотя тело умрёт, я знаю, что сознанию смерть не грозит. Сегодня мне кажется, что смерть будет похожей на кислотное путешествие, в конце которого меня встретит гуру. Меня ждут бурные переживания, но он будет за этим наблюдать. Не думаю, что этот опыт будет травмирующим, ибо я связан с гуру на уровне души. Сила веры и

¹ Имеется в виду диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД).

преданности преодолевает страх. Я в это не просто верю; это глубинное знание, и вам тоже нужно обрести его. Вы узнаете, что являетесь чем-то большим, чем материя, и поймёте, что смерть — просто порог в излучине реки, за которым открываются новые просторы.

Момент смерти не обязательно трансформирует нас. В конце концов, мы умираем такими, какие есть: не лучше и не хуже, не умнее и не глупее. Каждый из нас приближается к мгновению ухода с суммой всего, что сделал, и поэтому нужно как можно быстрее начинать готовиться к последнему переходу — пробуждаясь, завершая дела и превращаясь в мудрого старца, способного навсегда смежить очи без сожалений. Так как никто не знает часа своей кончины, необходимо обрести способность полностью сознавать каждый момент жизни. Наблюдая в медитации за своим дыханием, мы осознаём, сколь хрупок этот процесс, который в любой момент может прерваться. Но такое понимание должно не порождать страх, а обострять нашу чувствительность и внимательность.

Учась встречать смерть с открытыми глазами и сердцем, полезно побольше узнать о смерти некоторых великих людей. Когда в Махатму Ганди выстрелили в упор на дорожке сада, он умер с именем «Рам» на устах — потому что всю жизнь повторял имя Бога. Мой гуру, Ним-Кароли Баба, перед смертью повторял «Ом джая Джагадиша Харе» — «Слава Господу Вседержителю». Когда к японскому мастеру дзэн приблизилась смерть и напомнила, что ему надо сочинить предсмертное стихотворение, он за мгновение до своей кончины взял перо и написал:

Рожденье есть рожденье, А смерть — всего лишь смерть. О том стихотворенье, Что не о чем скорбеть.

Филлис, моя мачеха, перед смертью попросила: «Ричард, посади меня». Я поднял её, придерживая одной рукой её спину, чтобы она не упала назад, другой поддерживал, чтобы она не упала вперёд. Филлис

медленно сделала три глубоких вдоха и испустила дух. Не каждому дано умереть так легко. Когда умирал сварливый основатель гештальттерапии Фриц Перле¹, он доставил немало проблем своей сиделке. «Доктор Перле, пожалуйста, лягте, — просила она. — Вам нельзя сидеть». Тот ответил: «Не учите Фрица Перлса жить», — и умер. А последними словами моего приятеля Тима Лири было: «Почему? А почему бы и нет?»

Есть прекрасная старая история о военачальнике и монахе, которая демонстрирует, насколько осознанно можно встречать момент смерти.

Армия завоевателей проходила через города, грабя и убивая людей. Все жители боялись захватчиков, которые были особенно жестоки по отношению к монахам. Они не только не жалели их, но и подвергали изощрённым пыткам.

В этой армии был один особенно жестокий военачальник. Войдя в город, он приказал своему адъютанту отчитаться о состоянии горожан. Тот сказал: «Все люди страшатся тебя и склоняются пред тобой». Понятно, что военачальнику было очень приятно это слышать. А помощник продолжал: «Все монахи из местного монастыря в ужасе бежали в горы. Кроме одного».

Военачальник рассвирепел и помчался в монастырь, в котором обитал монах, посмевший бросить ему вызов. Распахнув ворота, он увидел спокойно стоящего посреди двора монаха. Грозный завоеватель подошёл к нему и надменно спросил:

—Ты что, не знаешь, кто я? Да я могу, не моргнув глазом, проткнуть твоё брюхо мечом!

— А ты что, не знаешь, кто я? — спокойно ответил монах. — Я могу, не моргнув глазом, наблюдать за тем, как ты протыкаешь моё брюхо мечом.

Военный, признав высшую истину, вложил меч в ножны, поклонился и ушёл.

¹ Фриц Перле (1893-1970) — немецкий психоаналитик; практиковал в Берлине и Австрии, однако со временем подверг критике ортодоксальную доктрину психоанализа и разработал (совместно с женой, Лорой Познер Перле) метод гештальт-терапии (от нем. Gestalt — «форма, образ, структура»).

Справедливости ради следует отметить — то, что беспокоит нас сегодня, будет беспокоить нас и на смертном ложе. Люди нередко умирают тяжело, и, чтобы пройти через это испытание достойно и с минимальными страданиями, необходимы максимальное самообладание и ясность ума. Шервин Наленд в своей книге «Как мы умираем» описывает связанные с моментом смерти физические и психические страдания: замедление кровообращения и омертвение сердечной мышцы (нарушение естественного ритма сердцебиения и переход сердца в состояние «хаотичных судорог и фибрилляции желудочков»), недостаточное поступление в ткани кислорода, отказ органов, разрушение жизненно важных центров. Грудь умирающего может сдавить, как тисками; его может пробрать холодный пот. Не исключено затруднённое дыхание, рвота и мучительная боль. На чём же нам, мудрым старцам, нужно будет сосредоточиться в таких болезненных условиях, чтобы умереть в ясном уме и без протеста? На сознании души, конечно.

Необходимо максимально отстраниться от смерти тела и воспринимать происходящее в перспективе Сознания. Это чрезвычайно трудно, но, как доказали осознанные существа, не невозможно. В любом случае, надо стремиться к этому, понимая, что, насколько мы в момент смерти погрузимся в сознание души, настолько сможем быть спокойными среди сумятицы умирания. В связи с этим практика медитации приобретает новое значение. Как атлет готовится к состязанию, накачивая мускулы, так мы можем готовиться к смерти, уравновешивая свой ум и шлифуя способность входить в состояние внутреннего свидетеля.

Чем больше помощи получает умирающий человек, тем лучше. Подобно тому как акушерки помогают появиться на свет ребёнку, в обществе должны быть обученные специалисты, помогающие людям умирать. К несчастью, в нашей культуре большинство умирающих уходят из мира в одиночестве, ночью, на больничной койке. Разве относиться так к умирающему — не всё равно что отправить матроса на лодке в море ночью, без карты, маяка и компаса, без напутствия?

Насколько всё иначе в традиционных духовных культурах! Например, в Тибете монахов и монахинь учат ориентировать умирающих в верном

направлении. Зная, что умирающий человек задыхается, чувствует жажду, холод, тяжесть, они побуждают его не фиксироваться на этих феноменах. Они дают примерно такие инструкции: «Когда избавляешься от элемента Земля, чувствуешь тяжесть. Когда избавляешься от элемента Вода, чувствуешь сухость. Когда избавляешься от элемента Огонь, чувствуешь холод. Когда избавляешься от элемента Воздух, твой выдох становится длиннее, чем вдох. Появляются образы. Не потеряйся в деталях. Не привязывайся ни к какому феномену. Они все — часть естественного процесса. Да будет твоё сознание свободным».

В наших силах стать такими существами, которые способны воспринимать все эти феномены спокойно, без сопротивления. Хотя последние мгновения жизни могут по своей интенсивности отличаться от всего предыдущего опыта, готовиться к ним следует точно так же, а именно: учиться воспринимать каждую мысль и ощущение с открытым сердцем и любовью, не держаться ни за приятное, ни за неприятное, возвращаться к чистому сознанию.

Я нахожу восхитительным, что оптимальный способ жить от момента к моменту одновременно является оптимальным методом подготовки к смерти. Не менее восхитительно то, что примирение с будущей смертью является необходимым условием воистину радостной жизни. Если в нашем сознании присутствует смерть — как великая тайна и возможность преображения, — то настоящий момент обогатится той энергией, которая раньше расходовалась на отрицание. Конфуций однажды сказал: «Тот, кто утром нашёл свой путь, вечером может радостно умереть». Хотя это парадоксальное высказывание, возможно, смутило вас, оно является величайшим благословением — если смотреть на него с точки зрения души.

В восьмидесятые годы я в Нью-Йорке как-то услышал по радио интервью с Пэтом Роджестом, который контактировал с развоплощённым духом по имени Эммануил. В том, что Эммануил сообщал через Пэта, было нечто простое и непосредственное. Вскоре друзья познакомили меня с Пэтом, и я спросил его: «Эммануил, во многих людях я постоянно вижу страх смерти. Что можно сказать им о моменте кончины?» Ответ был таким: «Рам Дасс, скажи им: «Смерть абсолютно безопасна. Это всё равно что сбросить тесные туфли». Услышанное подтвердило мои собственные представления, основанные на наблюдениях за умирающими и на личном мистическом опыте.

ПОДГОТОВКА К СМЕРТИ

Мы подошли к третьему основному вопросу: как подготовиться к смерти? Замечательным способом укрепить ум и сердце в преддверии этого испытания является медитация. Но сам момент смерти может быть по-настоящему жутким. Давайте остановимся на этом подробнее и обратимся к аналогии с плаванием по бурной реке. Чтобы преодолеть самые опасные речные пороги, профессионалы настойчиво тренируются, дабы не растеряться среди скал, потоков и водопадов.

Одно дело представить себе смерть, и совсем другое — остаться спокойным в момент ухода из этой жизни. Чтобы не потерять голову при встрече с таким порогом, нужно научиться чувствовать воду, или, как советовал учитель Карлоса Кастанеды, дон Хуан, всегда «чувствовать смерть за своим плечом». Напоминание о необходимости готовиться к смерти и постоянно думать о ней может быть аллегорическим (например, об этом напоминают падающие осенние листья) или совершенно недвусмысленным, как увиденная мною в Новой Англии надпись на надгробии:

Я был таким как ты, прохожий, Но ты умрёшь однажды тоже. Знай: это будет и с тобой. Готовься следовать за мной.

Согласно широко распространённому заблуждению, подготовка к смерти ухудшает качество нашей жизни. На самом деле это не так. Во время работы с умирающими я неоднократно убеждался, что, сидя у чьего-то смертного одра, я чувствовал себя особенно живым. Когда Марселя Пруста¹, великого знатока человеческой комедии, газетный репортёр спросил, как людям следует вести себя в угрожающих неотвратимой смертью мировых катастрофах, он сказал об этом же:

¹ Марсель Пруст (1871-1922) — французский писатель, автор цикла романов «В поисках утраченного времени», в которых внутренняя жизнь человека

Мне кажется, что, если нам будет грозить смерть, жизнь вдруг покажется чудесной. Подумайте, сколько проектов, путешествий, романов, уроков прошло мимо нас из-за того, что мы лениво откладывали всё на потом, будучи уверены в безопасном будущем.

Но, если бы все эти угрозы исчезли навсегда, как было бы замечательно! О! Если не произойдёт никакого катаклизма, мы не пропустим открытие новой экспозиции в Лувре, припадём к ногам мисс X, съездим в Индию.

Катаклизм не случается, и мы ничего этого не делаем, возвращаясь к нормальной жизни, небрежность которой лишает желания аромата. И всё же, чтобы любить жизнь сегодня, нам не нужны катастрофы. Достаточно помнить о том, что мы люди и что смерть может прийти к нам сегодня вечером.

Пруст имеет в виду, что отсутствие осознания своей смертности не даёт нам воспринимать жизнь так полно, как мы ощущаем её перед лицом близкой смерти. Смерть, как и любовь, разрушает грань между нами и Тайной, в результате чего хватка эго слабеет и проявляется сознание души.

В своей жизни следует приложить усилия для сознательного приятия дара смерти. Нужно тренировать ум и сердце, чтобы отождествиться со светочем истины, и оттачивать внимание, чтобы оно не рассеивалось даже в момент величайшей сумятицы. Чтобы легче пересечь границу жизни, надо много чего выбросить за борт. Необходимо уладить свои отношения с ныне здравствующими и ушедшими. Не обязательно физически обращаться к тому человеку, с которым мы связаны; скорее, нужно развязать узлы на нитях наших связей в своём сердце. Задайте себе важный вопрос: «Хочется ли мне умереть с этим пятном на своём сознании?» Почти всегда вы ответите «Нет». Смерть предоставляет уникальную возможность увидеть драмы эго в их истинном свете. Мало какие проблемы стоят того, чтобы забирать их с собой на тот свет. Проведя строгую инвентаризацию своих ненужных привязанностей, мы готовимся к спокойному уходу.

Нужно не только разобраться в своих отношениях с другими людьми,

изображена как поток сознания.

но и привести в порядок свои дела — в юридическом, медицинском и финансовом смысле. Если вы не желаете, чтобы медики любой ценой поддерживали жизнь в вашем теле или если хотите предоставить жизнеспособные органы своего мёртвого тела в распоряжение врачей (для пересадки или исследований), подпишите «Завещание о жизни» ¹. В завещании следует указать, какой способ обращения с вашим мёртвым телом вы предпочитаете: погребение или кремацию. При этом желательно обсудить эти детали с теми, кто будет исполнять ваши пожелания.

Необходимость такой консультации мне наглядно продемонстрировала смерть тетки. Младшая сестра моего отца была своенравной женщиной с бунтарской натурой. Когда в шестьдесят с чем-то у неё обнаружили опухоль головного мозга, она потребовала, чтобы её, вопреки законам иудаизма, кремировали. Она умерла, её желание было исполнено, и семья хотела захоронить её прах рядом с другими усопшими родственниками, но кладбищенская администрация воспротивилась — это было еврейское кладбище. Возникла серьёзная проблема, которая была решена следующим образом: глубокой ночью мои дядя и тетя, с фонарём, лопатой и урной, перелезли через забор кладбища, выкопали на семейном участке небольшую ямку, поместили туда прах, замели следы и убежали. Их не поймали, но, в принципе, у них могли быть серьёзные неприятности.

Некоторым людям трудно составить завещание. Есть суеверное представление о том, что человек не умрёт до тех пор, пока не выразит свою последнюю волю. Такой способ мышления способен создать проблемы тем, кого мы оставляем. Мой отец был юристом, и я часто слышал от него о семьях и друзьях, которые рассорились из-за судебных тяжб. Программа сознательного старения требует от нас, чтобы мы постарались никому не навредить своим умиранием и смертью. Нам нужно проявить максимальную заботу о тех, кто продолжит жить после нашего ухода. Такое внимание к материальным делам является частью нашей духовной практики и символизирует окончательный отказ от мирской власти.

Важно также решить, где бы нам хотелось умереть. Это одно из самых

¹ «Завещание о жизни» — документ, указывающий, какое медицинское обслуживание его составитель хотел бы (или не хотел бы) получать в случае серьезной болезни или недееспособности.

важных решений, и его желательно принять до наступления кризиса. Хотим ли мы умереть в больнице, где всё внимание сосредоточено на медицинской помощи, — или дома? Как наполнить помещение, в котором мы умираем, духовной атмосферой, чтобы она помогла нам оставаться сознательными и облегчила наш уход? Например, в японском буддизме «чистой земли» ¹ принято помещать у кровати умирающего изображение небесной обители, чтобы именно на нём человек мог сосредоточиться в момент ухода.

Смерть моей матери была типичной для Запада. На протяжении десяти лет своей болезни (редкого заболевания крови, завершившегося лейкемией) она была объектом исследования благотворительной лаборатории доктора Гарднера из бостонской больницы Бригема. Доктор Гарднер превратился в одно из божеств нашей семьи; мама изо всех сих старалась ему угодить и быть хорошим «объектом исследования». Хотя она умерла более тридцати лет назад, мне до сих пор больно вспоминать, в какой обстановке это произошло. В больнице мать окружали люди, которые говорили ей: «Герта, ты выглядишь лучше. У врача есть для тебя новое лекарство — оно скоро поставит тебя на ноги». Потом эти же люди выходили в коридор и говорили: «Она выглядит ужасно; ей долго не протянуть». Казалось, что все — врачи, медсестры, санитарки, родственники — были вовлечены в этот обман и отрицание. Никто не хотел поделиться с ней правдой. Мы с мамой наблюдали, как через её палату протекает поток лжи, а когда наконец остались одни, она сказала:

—  Знаешь, Рич, думаю, я умираю.

—  Я тоже так думаю, — ответил я. Она спросила:

—  На что, по-твоему, похожа смерть?

Мы немного поговорили об этом, и я сказал:

— Ты мне кажешься кем-то, кто находится в доме, который рушится.
Но наша связь, похоже, не зависит от дома. Ты продолжишь
существовать, даже когда твоего тела уже не будет. И наша связь тоже
сохранится.

Она сказала, что чувствует так же. Мы совместно находились в этом

¹ «Чистая земля» (дзёдо) и «истинно чистая земля» (дзёдо-син), или амидаизм, — возникшее в XII в. течение в японском буддизме, заключающееся в поклонении владыке обетованной «чистой земли» (мира божеств и праведников) Будде Амиде (санскр. Амитабха) и непрестанном повторении его имени.

психологическом пространстве ровно столько, сколько нужно было, чтобы понять эту истину, — всего мгновение, — но такое единение весьма утешило нас.

Мать просила врачей позволить ей вернуться из больницы домой. Ей хотелось вновь оказаться в своей комнате. В конце концов они неохотно согласились, и машина скорой помощи привезла маму домой. Было вполне очевидно, что после десяти лет борьбы с болезнью она теперь умирает. Последний раз я видел её перед тем, как улететь в Калифорнию, где должен был в воскресенье читать лекцию в гражданском центре Санта-Моники. Хотя я не надеялся вновь увидеть свою мать, но тогда обязательства перед устроителями лекции казались мне более важными, чем пребывание у одра умирающей. Сегодня я принял бы другое решение, но я был молод и честолюбив, и теперь мне приходится жить с памятью о том своём поступке.

Дома мать пробыла всего один день, после чего врачи решили, что она слишком слаба, и, несмотря на её просьбы, перевезли свою пациентку обратно в больницу. Мой отец, которому было очень нелегко принять смерть, положился на мнение профессионалов: «Врачи лучше знают». Я знал, что это неправильно, что надо дать маме возможность умереть там, где она чувствует себя более свободно, но чувствовал давление тех ценностей, которые не разделял, и боялся остаться в меньшинстве. Поэтому я промолчал. Маму опять привезли в больницу, и следующей ночью она в одиночестве умерла в заставленной механизмами реанимационной палате, оторванная от внуков (которым не позволили туда зайти) и от любимого дома.

За годы, прошедшие после смерти моей матери, в нашей стране оформилось движение хосписов. Для тех, чья болезнь или одиночество не позволяют им умирать дома, хоспис является хорошей альтернативой больнице. В основе идеи хосписов лежит более просвещённый взгляд на смерть как на естественный процесс, в который не следует вмешиваться определёнными медицинскими методами. Для тех из нас, кто хочет подойти к смерти сознательно, хоспис, персонал которого свободен от установки на поддержание жизни тела любой ценой, может быть замечательным местом.

В работе хосписов участвует много людей, которые глубоко понимают значение процесса умирания и стараются одухотворить его.

Не хотелось бы бросать тень на врачей и больницы. Труд

профессиональных медиков, большинство которых посвятили жизнь глубоко духовной (хотя сами они, возможно, и не склонны употреблять слово «духовный») идее облегчения страданий, трудно переоценить. Более того, многие больницы смягчают свои правила, предоставляя пациенту больше свободы.

В семидесятые годы, спустя десять лет после смерти моей матери, я посещал больную Деби Матесен, жену Питера Матесена¹. Деби умирала от рака в одном из корпусов нью-йоркской больницы «Маунтин Синай». В Нью-Йорке она посещала дзэнский центр, и монахи стали приходить к ней в палату — медитировать и помогать подготовиться к моменту ухода. В одном из углов они устроили небольшой алтарь, и, когда они начинали петь, больничная палата превращалась в маленький храм. Как-то, когда у Деби были монахи, к ней во время обхода заглянули врачи — со своими папками, стетоскопами, профессиональной бодростью и вопросом: «Ну, как у нас дела?» Но духовная атмосфера в палате была столь сильна, что врачи остановились как вкопанные, проглотив конец фразы, и быстренько ретировались в смятении! Для ухода из тела Деби смогла подготовить столь сакральное пространство, над которым оказались не властны даже накрахмаленные белые халаты.

Хотя умирать дома, в привычном окружении, намного спокойнее, иногда такая обстановка затрудняет уход. Присутствие любимых людей и предметов может влиять на умирание. Не желая травмировать близких, человек хочет оставаться с ними, несмотря на то, что природа требует иного. Из-за этого в сердце умирающего может происходить мучительная внутренняя борьба: душа стремится уйти, а эго цепляется за жизнь. Нужно помнить об этом, когда умирают наши близкие и когда настанет наш черёд.

Мне рассказывали о двадцативосьмилетней женщине по имени Мишель, которая умирала от рака в той самой больнице, где работала медсестрой её мать. Мать изо всех сил старалась сохранить жизнь своего единственного ребёнка, спала на соседней койке и оставляла дочь, только чтобы сходить в туалет. В один из таких моментов Мишель прошептала нянечке: «Пожалуйста, скажите маме, пусть даст мне уйти». Но это было невозможно, и Мишель умерла, лишь когда однажды вечером её мать вышла поужинать.

¹ Питер Матесен (род. 1924) — американский писатель, автор новелл и книг о путешествиях.

Нужно не только определиться с тем, где нам хотелось бы умереть, но и решить, насколько сознательными мы хотим быть в момент смерти. Конечно, смерть приносит так много неожиданностей, что трудно предсказать, как именно она будет происходить, но можно по крайней мере заявить о своих предпочтениях. Это непростая тема. Хотя в последние годы наука об обезболивании сделала огромный шаг вперёд, здесь остаётся масса подводных камней. Так как врачи в своём большинстве интересуются исключительно телом и уделяют мало внимания качеству сознания умирающего человека, нам самим придётся определять меру страданий, которые мы готовы вынести на смертном одре, чтобы оставаться в полном, не одурманенном наркотическими препаратами сознании.

Не получается ли так, что врачи, не обращающие внимания на необходимость встречать смерть с открытыми глазами, создают своими усилиями, направленными на избавление пациента от боли, другой вид страдания? Как сторонник сознательного старения и умирания, я склонен дать на этот вопрос утвердительный ответ. Служители медицины, базирующейся на материалистических представлениях, сосредоточиваются на том, что можно видеть, ощущать и измерять. Считая, что со смертью тела существование пациента заканчивается, врачи уделяют мало внимания смерти и умиранию как таковому — как феномену, сказывающемуся на будущем воплощении. Поэтому мы как мудрые старцы, старающиеся смотреть на себя с точки зрения души, не можем вверить своё сознание врачам в последний час.

Самым мудрым решением было бы самостоятельное принятие обезболивающего. Проведённые эксперименты свидетельствуют, что пациенты, которым предоставили возможность самим принимать лекарства от боли, потребляют их меньше, но при этом сообщают об уменьшении страданий.

Последние исследования, в ходе которых роженицам позволили самостоятельно принимать обезболивающее, показали, что эти женщины принимали примерно половину обычно назначаемой дозы. Тому нашли два объяснения: во-первых, рожающие могли регулировать дозу в соответствии со своими потребностями, а во-вторых, они значительно меньше боялись боли, так как знали, что могут её контролировать. Я не

сомневаюсь, что, если бы такое же исследование провели среди умирающих, тоже было бы зарегистрировано уменьшение дозы лекарств.

Так как между появлением боли и получением обезболивающего проходит значительное время, то многие умирающие, которых я знал, предвосхищали наступление боли и переоценивали её интенсивность — ведь им самим не было дано контролировать её. В некоторых английских больницах пациентам позволяют принимать обезболивающие средства по собственному усмотрению, и нам должно хватить разума требовать для себя в этой сфере максимально возможной автономии. Передать в процессе умирания власть над своим сознанием другому человеку — особенно такому, чьи философские ценности могут быть совершенно отличными от наших, — пугающая перспектива.

Не менее важным является вопрос о том, имеем ли мы право самостоятельно выбирать момент своей смерти. В настоящее время у нас такого права нет. Если мы захотим уйти из жизни, то нам придётся обратиться к доктору Кеворкяну¹ или мы будем стараться получить от своего врача побольше снотворных пилюль. И тот, и другой выход нельзя признать удовлетворительным. Не намереваясь обидеть доктора Кеворкяна, должен всё же заметить, что развернувшаяся вокруг его работы дискуссия выносит на публику то, что должно быть личным делом человека, и привлекает внимание к родственникам больного в самый неподходящий для них момент. Не то чтобы я недооценивал сложность этических проблем, связанных с дебатами о праве на смерть, но мне кажется, что в них игнорируется самое главное: мудрость умирающего и его способность делать сознательный выбор. В своей работе я убедился, что умирающие вполне трезво оценивают состояние своего тела и ума (за исключением тех случаев, когда человек слишком слаб, чтобы чётко мыслить, или когда он теряет сознание от боли).

¹ Джек Кеворкян (род. 1928) — американский врач-патолог, получивший еще в 1956 г. прозвище «доктор Смерть» за статью «Глазное дно и определение смерти», в которой шла речь о фотографировании глаз умирающих пациентов. В 1989 году Дж. Кеворкян сконструировал «суицидную машинку», а в последующие десять лет помог более чем сотне неизлечимо больных добровольно уйти из жизни. Пытался основать «клинику суицида». Его деятельность вызвала широкий общественный резонанс и стала предметом многочисленных судебных разбирательств.

Лишить их права умирать так, как они хотят и когда хотят, — значит отрицать их мудрость или считать её неуместной. С материалистической точки зрения такой запрет вполне обоснован, но в духовной перспективе он выглядит совершенно неверным.

Жизнь чудесна и драгоценна, и, если меня спросят, я, конечно же, буду призывать каждого, у кого есть хоть немного сознания, жить как можно дольше. Но, если внутренняя мудрость требует другого, к этому голосу нужно прислушаться. Чем больше мы пропалываем свою глубинную мудрость, удаляя из неё сорняки голоса эго, тем лучше мы будем подготовлены к принятию такого решения, если нам когда-нибудь придётся его принимать.

В отличие от нашего общества, в таких культурах, как тибетская, право человека самому определять время своего ухода никогда не ставилось под сомнение. По традиции, когда в Тибете старые ламы чувствуют, что их время пришло, они приглашают людей на свой уход из тела. В назначенный час лама, погрузившись в медитацию, останавливает сердце и перестаёт дышать. И что, это суицид? Аморальный поступок? Или просто знание сроков ухода? Здесь решать конкретному человеку, а не государству.

Следует без обиняков спросить себя: действительно ли продление жизни любой ценой всегда является самым мудрым решением? В старости Томас Джефферсон¹ писал приятелю, которому тоже было за семьдесят: «Приходит время, когда нам, с учётом своего состояния и с оглядкой на окружающих, было бы разумно уйти, освободив место для новой поросли. Мы прожили свой век и не должны претендовать на ещё один».

Тем не менее, как сообщает Шервин Наленд, в нашей стране нельзя умереть от старости: в свидетельстве о смерти в качестве причины должна быть указана какая-то болезнь. Как странно, что в философии нашей культуры, требующей поддерживать жизнь старого тела любой ценой, по-прежнему сохраняется это неявное отрицание смерти. Если учесть факт быстрого роста народонаселения Земли и связанного с ним истощения природных ресурсов (не говоря уже о финансовых проблемах

¹ Томас Джефферсон (1743-1826) — американский просветитель, идеолог демократического направления в период Войны за независимость в Северной Америке 1775-1783 годов, автор проекта Декларации независимости, 3-й президент США (1801-1809).

и острой нехватке органов для трансплантации), у нас возникают большие сомнения в правильности пути продления жизни за пределы разумного возраста и хорошего самочувствия.

До своего инсульта я каждое утро беседовал по телефону с сорокапятилетним пациентом госпиталя ветеранов в Лос-Анджелесе, с которым был знаком лишь заочно. У него был рак кожи, давший метастазы по всему телу, и однажды мне позвонила его жена и сказала, что её муж хочет со мной поговорить. Она описала его состояние: он лежал в кровати, будучи неспособным двигаться; он так распух, что медсестры регулярно втыкали ему в живот иглу для откачки жидкости; все части его тела неимоверно раздулись: его яички увеличились настолько, что он не мог сесть на унитаз. Он спросил меня: «Рам Дасс, если я решусь покончить со всем этим, будет ли это ужасной кармической ошибкой?»

Что я мог ему ответить? В такие моменты философия, сталкиваясь с реальностью великого страдания, оказывается беспомощной. Следовало ли мне говорить этому человеку об эволюции, о том, что душе важно оставаться в теле как можно дольше? Может, мне надо было спрятаться за историями таких святых, как Рамана Махарши, который ради обожавших его учеников стоически переносил страдания, пока его жизни не положил конец рак горла? У этого пациента была любящая жена, и я мог бы сказать, что ему нужно жить ради неё, — так я бы избежал ответственности за поощрение его мыслей о смерти. Или мне, знающему, что все дела, не завершённые в этой жизни, переносятся на следующую, всё же нужно было порекомендовать ему оставить тело? Всё, что бы я ни сказал, было бы неуместным вмешательством в чужую жизнь, но этому человеку нужен был ответ. Я сказал, чтобы он обратился к своему сердцу. Какое решение он принял, мне неизвестно.

У ПОСТЕЛИ УМИРАЮЩЕГО

В восьмидесятых годах я положил начало проекту «Умирание» фонда «Хануман» и предложил Стивену Левину возглавить его. Мы намеревались создать гуманитарно-духовную структуру, которая содействовала бы протеканию связанных со смертью трансформирующих процессов. В последующие годы мы со Стивеном и его супругой Ондри

(потом к нам ещё присоединился Дейл Борглем) прочли сотни лекций, организовали десятки ритритов, создали хосписы и обучающие программы для духовной поддержки умирающих. Эта поддержка заключалась в предоставлении ряда услуг — таких, как помощь в исполнении последних желаний или выбор медицинских служб. Но, помимо этих практических функций, наша основная работа заключалась в том, чтобы просто быть рядом с умирающими и стараться дать им то, в чём они нуждаются.

В своих первых опытах, связанных с пребыванием у смертного одра, я просто тихо сидел в больничной палате, ужасаясь ненормальности отношения нашей культуры к смерти. Умирающий человек был окружён ложью и лицемерием (как моя мать), лишён выразительной поддержки тех, кто мог бы его понять. Стоило мне в спокойном, уравновешенном состоянии побыть рядом с умирающими, как я становился нужен им. Они говорили, что моё присутствие успокаивает и обнадёживает их, что, кроме меня, они ни с кем не могут поговорить. Родственники пациента приносили мне свою панику, гнев, боль, а мне нужно было только держать своё сердце открытым, не отождествляясь со своей реакцией на изменение ситуации и не отрицая происходящего.

Я обнаружил, что пребывание на уровне души чрезвычайно облегчает мою работу с умирающими. Мне почти ничего не надо было делать — я очень быстро понял, что от меня требуются не речи на мистические темы, а духовное присутствие. Оказалось, что пребывание в неподдельном покое заразительно. Выходя за пределы эго и погружаясь в безмятежность души, я словно магнетизировал сознание умирающего человека, что помогало ему войти в безмолвие собственной духовной сущности. Иногда я буквально чувствовал, как это происходит.

Когда я входил в палату к умирающему, я видел, насколько собравшиеся у его койки люди погрязли в реакциях на свои страхи. И я старался выработать в себе качества, помогающие справиться с подобными ситуациями, старался излучать бесстрашие.

Как-то знакомая попросила меня посетить её умирающего отца. Он был сильной личностью, психиатром по профессии, очень высокомерным и совершенно не духовным. Я, посторонний человек, зашёл в комнату, в которой сидели люди, скованные страхом. Психиатру не захотелось по-настоящему говорить о своих страданиях, но он сказал, что у него болят ступни. Я стал их массировать, и так между нами установился контакт.

Делая массаж, я внутренне пребывал в покое, и это успокоило его, что, в свою очередь, успокоило окружающих. Вдруг показалось, что я поглаживаю не ступни, а души; эта пустяковая процедура вывела всех из изоляции и подняла людям настроение. Когда я уходил, все присутствующие провожали меня до лифта, так как увидели, насколько изменился их умирающий родственник. Я пообещал зайти через неделю. Когда через семь дней я заглянул к ним, психиатр был без носков — он ждал массажа. Но на самом деле его душе хотелось прикоснуться к другой душе.

Элизабет Кюблер-Росс выразительно описала психологические стадии, через которые проходит человек, умирающий в больничном окружении: отрицание, гнев, торг, отчаяние и приятие (или капитуляция). Хотя эти стадии не обязательно следуют друг за другом именно в таком порядке, в целом ситуация именно такова. С такими проблемами мне неоднократно приходилось сталкиваться, когда я, находясь у постели умирающего, старался стабилизировать ситуацию, дать совет или ещё как-то повлиять на обстоятельства. Всякий раз, когда я пытался навязать свои представления о «хорошей смерти» или когда был привязан к какому-то конкретному плану, результат был прямо противоположным. Но приходя к человеку с любовью, ничего не желая, я становился «тихой гаванью». Если мне удавалось, наблюдая за своими мыслями, эмоциями (волнами сожаления, печали, неприятия или страха) и побуждениями, сохранять ясность сознания, я чувствовал, что всё идёт нормально. Внутренняя невозмутимость подобна нерушимой скале. Я видел, как человек борется со своими страхами, чувствовал их, но в то же время пытался настроиться в унисон с его внутренним покоем, который скрыт за поверхностными реакциями, — с внутренней мудростью, присущей каждому из нас. Она лишь скрыта за покровом эгоистичных страхов и сопротивления.

Очень поучительно наблюдать, как порой умирающий внутренне раскрывается. Я словно ждал восхода солнца, зная, что погруженный в страдания человек выйдет из тени и мы встретимся. Когда это происходило, я видел, как мрак покидает душу, как спадает ужасное бремя смерти. Всё перестаёт быть «не так», возникает ощущение гармонии, лишь оттеняемой горем и острой физической болью. Верите

или нет, но я видел, как перед лицом смерти страдание превращалось в радость у людей, считавших, что это невозможно, однако научившихся открывать своё сердце и пребывать в спокойном сознании, не затронутом обычными привязанностями ума. Такое преображение может показаться чудом.

Конечно, не каждый умирающий захочет или сможет играть в эту игру или хотя бы считать умирание духовной практикой. Помню, как я приходил к умиравшей от болезненной формы рака тазовых органов Джинни Пфейфер, близкой подруге Олдоса и Лоры Хаксли. Она твёрдо придерживалась классических научных представлений и с самого начала дала понять, что ей не нужна вся эта моя «духовная чепуха». Поэтому я просто сидел у её кровати, медитируя с открытыми глазами на её разрушающееся тело. Это для меня было по-настоящему болезненно, так как я любил Джинни и не хотел, чтобы она страдала, а она буквально корчилась от боли. Но постепенно мы вместе с ней вошли в некое пространство покоя. Её тело продолжало корчиться, но внутренне ситуация изменилась. Я словно плыл по волнам блаженства, и в этот момент Джинни повернулась ко мне и прошептала: «Я ощущаю такой покой. Сейчас мне не хотелось бы оказаться ни в каком другом месте Вселенной». Я чувствовал то же самое. Такие моменты у постели умирающего порой возникают, когда эго того, кто заботится о больном, и эго того, о ком заботятся, расслабляются, освобождая место для общения, не ограниченного конкретными ролями. Когда мы сбрасываем эти маски, умирающему человеку легче подняться над своими ограничениями.

Находясь у постели умирающего, важно понимать, что мы склонны неявно дистанцироваться от смерти и что эта дистанция становится камнем преткновения для страдающего человека. Защищаясь от страха смерти, мы причисляем умирающего к категории «других» и держимся от него на безопасном расстоянии. Если избавиться от такого разграничения, воспринимая себя как временно пребывающую в теле душу, то может проявиться истина и блаженство, подобное тому, которое ощутили мы с Джинни.

В процессе умирания сознание многих людей сосредоточивается исключительно на физическом теле. Они так боятся боли или настолько измучены ею, что постоянно отождествляют себя с «онкологическим (кардиологическим, нефрологическим) больным». Часто те, кто посещает больного, способствуют его сосредоточенности на симптомах, и в

результате человек почти полностью отождествляется с материальными проявлениями. Жутковато наблюдать за этим процессом, хуже которого нет для человека, считающего болезнь более важной, чем его дух.

Я на личном опыте убедился в необходимости не попадаться на крючок подобных унизительных представлений. Мне часто приходилось напоминать себе, что, так как я не являюсь просто этим парализованным телом, то, хотя апоплексический удар кардинально изменил мою жизнь и в моём сознании часто доминируют методы лечения, я не есть инсульт. Аналогично, умирающий человек не тождествен телу, которое вы видите на кровати. И чем лучше нам удастся напомнить ему (и помнить самим, когда придёт наш черёд) об этом, тем меньше будет страданий. Чем убедительнее мы сможем подтвердить реальность иных аспектов личности умирающего (особенно её духовной сущности), тем легче ему будет сохранять ясность сознания в неблагоприятных обстоятельствах, привлекающих внимание к болезни.

Как-то мы вместе с Элизабет Кюблер-Росс проводили ритрит, посвящённый смерти и умиранию. Собралась довольно большая группа, и однажды утром нам преподала урок тридцативосьмилетняя медсестра, мать троих детей, страдавшая от рака с метастазами. Она спросила, что мы чувствовали бы, если бы посетили её в больнице после одной из многочисленных перенесённых ею операций. Ответы она записывала на доске. В список входили такие стандартные эмоции, как жалость и сожаление, а также фразы вроде «Я бы разгневался на Бога». Написав всё это, женщина подтвердила, что, конечно, именно такие переживания были присущи её посетителям. И она сказала: «Видите, в каком одиночестве я находилась? Все были настолько заняты своими реакциями на мою ситуацию, что никто не мог просто побыть со мной».

Подобно любой другой роли, роль «умирающего» не даёт проявиться всей личности, и это ограничение лишь добавляет ещё один слой страданий и усугубляет ситуацию. Несколько лет назад со мной связалась, чтобы поговорить о своих трудностях, замечательная женщина из квакерской общины¹ Кембриджа. Ей было за шестьдесят, она умирала от рака и, хотя мы никогда не встречались, просила меня нанести ей

¹ Квакеры, или «Общество друзей», — члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII в. в Англии. Отвергают институт священников, церковного таинства, проповедуют пацифизм, занимаются благотворительностью.

визит. Когда мы остались в её комнате одни, она прошептала: «Не могли бы вы ускорить это? Мне так всё надоело!»

Я не ожидал услышать такое: хотя многие больные люди часто скучают, обычно скука не входит в число их первоочередных жалоб. Немного подумав, я ответил: «Может, вам всё надоело потому, что вы слишком заняты умиранием. Не могли бы вы умирать, скажем, десять минут в час, а в остальное время делать что-то другое?» Женщина улыбнулась. Потом мы помедитировали вместе, слушая все окружающие звуки (голоса детей, играющих в саду, тиканье часов на каминной доске, рокот пролетающих самолётов) и чувствуя на лице мягкое прикосновение света, льющегося через окно. Благодаря тому, что мы вместе погрузились в «сейчас», драма умирания потеряла свою остроту. Мы были просто двумя живыми существами, двумя душами, совместно пребывающими в покое, без ролей и определений. Казалось, что время остановилось, а когда мы опять стали разговаривать, она сказала, что я могу уйти. Через несколько часов эта милая женщина спокойно умерла.

Для нас, как мудрых старцев, решивших стареть сознательно, смерть является величайшим барьером, который нужно взять, но также и величайшей духовной возможностью. Посредством медитации мы можем подготовиться к последнему переходу, вверив себя природе, а не своему эго. Поступая так, учась смотреть за пределы смерти тела — в сферу дальнейших приключений души, — мы становимся учителями для других людей и лучшими друзьями себе самим.

8 ЙОГА ИНСУЛЬТА

Итак, спустя два с половиной года после инсульта я всё ещё здесь. Инсульт дал мне то, чего я хотел в тот февральский день: окончание моей книги. Он познакомил меня с физическим страданием, которым часто сопровождается старость. Он вплотную подвел меня к смерти. Благодаря ему я непосредственно получил тот опыт, который нельзя получить из других источников. И теперь я могу писать о старении. Пройдя через личную физическую катастрофу, став инвалидом, я могу писать о старении так, как не мог прежде.

В жизни я всегда экспериментировал, а потом делился обретённым опытом. Такая уж моя роль. В шестидесятые годы я «пошёл в разведку» вместе с теми, кто исследовал воздействие психоделиков. В семидесятые я был частью «передовой гвардии», открывшей для жителей Запада восточные религии. В восьмидесятые я изучал возможность превращения своих обязанностей в карма-йогу — духовную практику, которая больше подходит Западу, чем монашество или другие традиционные методы. В девяностые годы, как своего рода «дядя» поколения «Бэби-бума», несколько старше их, я прокладывал путь в том направлении, в котором мы все движемся — к опыту старения. И в конце девяностых инсульт обогатил меня опытом, которым я должен поделиться с вами.

Конечно, инсульт не тождествен старению: от него мне не прибавилось лет. Но он стал новой главой моей жизни. Кульминацией старения является смерть, и инсульт дал мне определённое представление о ней. Что такое старость в шестьдесят лет? Ничто.

А в девяносто? Это совсем другое дело; в таком возрасте смерть становится намного ближе. Инсульт придвинул мою фишку ближе к краю игральной доски. Он предоставил мне время для размышлений о жизни и смерти, — размышлений, на которые обычно наталкивает глубокая старость.

Инсульт, подобно самурайскому мечу, рассек мою жизнь пополам. Он стал разделительной линией между двумя этапами моего жизненного пути. В этой жизни я словно воплощался дважды: сейчас, после инсульта, это я, а до инсульта был «он». Выработка такого отношения является важной частью моей практики, частью работы с параличом. Такой взгляд избавляет меня от страданий, которые могли бы возникнуть из-за сравнения моей нынешней жизни с прежней и от мыслей о тех действиях, которые я совершал раньше, а теперь не могу, ибо моя рука не работает. В «прошлом воплощении» у меня был автомобиль с ручным переключением передач, была виолончель, были гольф-клубы. Сейчас я не могу ничем этим воспользоваться. Новое воплощение!

До инсульта я был полон страхов, связанных со старостью. Далеко не последнее место среди них занимала боязнь болезней, которые могли ждать меня впереди. Ганди говорит, что прийти к Богу можно, только преодолев свои страхи. Инсульт провёл меня через то, чего я боялся чуть ли не больше всего, и вот я здесь, чтобы сказать: страх — единственное, чего стоит бояться.

Данная глава является противоядием от страха, ибо описание моего опыта может служить для вас путеводной картой. Представьте, что вы спускаетесь по бурной реке и вам надо преодолеть пороги. Я недавно прошёл через них, и мои знания могут помочь вам понять, как вести себя на такой стремнине. Сообщая об усвоенных мною уроках, я детально превращаю свою жизнь в наглядное пособие, в карту для других людей. При желании каждый может сделать это: подумать о пути своей жизни и рассказать о нём.

Я назвал болезни и смерть «стремниной» потому, что они приносят перемены, перемены и снова перемены. «Перемены» — вот мантра¹ старения. Я не мог завершить эту книгу, пока не ощутил на собственной шкуре всей болезненности драматичных перемен. Раньше я догадывался

¹ Мантра — краткая молитва, священная формула, заклинание. В Индии распространенной духовной практикой является джапа, т. е. длительное (в идеале — непрестанное) повторение мантры.

о том, как это может быть, но не имел практического опыта.

На протяжении ряда лет я с помощью определённых техник старался преодолеть свой страх перед переменами, самой ужасной из которых виделась смерть. В Бенаресе я посещал гхаты¹ с площадками для кремации. Я медитировал на берегу Ганга, священной реки, а вокруг сжигали тела. Пахло горелой плотью, старший сын разбивал палкой череп мёртвого отца — чтобы улетела душа. Практика такого созерцания позволила мне избавиться от многих страхов, связанных со смертью, но в моём уме всё же оставалась скрытая боязнь: мне было за шестьдесят и я «приближался к этому».

Теперь, после инсульта, я уже меньше боюсь. Апоплексический удар опорожнил некоторые из ларей страха. Это случилось, и я всё ещё здесь — ближе к Махарадж-джи, чем когда-либо раньше. Чего мне ещё желать?

У моего инсульта было несколько причин, в том числе кармическая и духовная. Но, если рассматривать его с физической точки зрения, то он произошёл, в частности, потому, что я игнорировал своё тело. Большую часть жизни я старался «быть выше тела», как я мысленно говорил себе тогда. Но сегодня вижу, что я ещё и игнорировал тело, отталкивал его. Как мало я заботился о нём, видно хотя бы из того, что я забывал принимать лекарства, понижающие кровяное давление. Не обращая внимания на первые признаки расстройства организма, проявившиеся после погружения с аквалангом на Карибах, я игнорировал своё тело. Я игнорировал его, будучи чрезмерно строг к нему и не реагируя на его требования.

Итак, случился инсульт.

Несколько дней после удара я просто наблюдал. Не думал, а просто наблюдал. Друзья рассказывают, что в эти первые дни я смотрел на всё широко раскрытыми в удивлении глазами.

Внешнее и внутреннее восприятие порой существенно разнятся. С одной стороны, я находился в «нереактивном состоянии», как говорили врачи, считавшие, что я могу умереть. Внешне я нуждался в заботе, и моё состояние внушало опасения. Но внутренне я просто парил в безмятежности. Хотя моё тело присутствовало, оно было ни при чём. Я

¹ Гхат — архитектурно оформленный спуск к реке, используемый для омовений, сожжения трупов и других ритуальных целей.

словно смотрел через окно, и видел там больницу, себя, врачей и всех остальных — но сам я смотрел на всё это со стороны. Я действительно парил над ними!

Через некоторое время, когда я начал сознавать симптомы инсульта, у меня начали появляться мысли. Случившееся обеспокоило меня: «В какой зоне мозга произошло кровоизлияние? Насколько это серьёзно?» Я долго не знал ответов на эти вопросы, и мне было жутко. Когда симптомы перестанут следовать один за другим по «принципу домино»? Одна за другой у меня отнимались части тела — лодыжка, колено, бедро, плечо, — и я не знал, что будет дальше. Когда прекратится боль — через несколько дней, месяцев, лет? Я боялся, что буду навсегда прикован к инвалидной коляске, не смогу нормально двигаться и заниматься привычными делами. В этом потоке вопросов явственно ощущался привкус страха.

Чтобы справиться со страхами, я вернулся к своей духовной практике. Инсульт заставил меня обратиться ко всем техникам, которым я научился за прошедшие годы: медитации випассана, джняна- и бхакти-йоге, гуру-крипе¹. В разные моменты и в различных ситуациях я прибегал ко всем им. Но в самый кризисный момент я обратился к методу Раманы Махарши: осознанию того, что «я не есть тело». Я перечислял все части своего тела и говорил: «Я не есть моя рука. Я не есть моя нога. Я не есть мой мозг». Это помогло мне избежать зацикленности на своих страхах и телесных ощущениях.

Однако в последующие месяцы я понял, что, какой бы замечательной ни была практика «я не есть тело», в этой фразе отражена лишь часть истины. Инсульт непосредственно показал мне, что, хотя я, несомненно, являюсь чем-то большим, чем тело, тело всё же есть часть меня. Апоплексический удар привлёк моё внимание к телу посредством таких сильных средств, как паралич, афазия², боль. Инсульт «приземлил» меня

¹ Випассана — одна из основных форм медитации в буддизме тхеравады
(хинаяны). Заключается в наблюдении за ощущениями, исходящими из
комплекса «тело—ум», и призвана показать пустотность всех феноменов.
Джняна-йога — приобщение к Абсолюту посредством знания. Бхакти-йога —
путь вверения себя Господу. Гуру-крипа — милость духовного учителя.

² Афазия — расстройство речи при сохранности органов речи и слуха,
обусловленное поражением коры больших полушарий головного мозга.
Основные формы: моторная (потеря способности говорить при сохранности
понимания речи) и сенсорная (нарушается понимание речи, при этом
способность произносить слова и фразы часто сохраняется).

— в обоих смыслах: вернул меня на земной план, к моему телу, и заставил оставаться дома. Я привык постоянно путешествовать, но, когда передвигаешься в инвалидной коляске, от авиаперелета не получаешь особого удовольствия. Таким образом, болезнь «приземлила» меня и показала мне то, что всем остальным давным-давно известно: как хорошо быть дома.

Раньше моим домом часто бывали мотели. Я много раз рассказывал об одном случае. Заканчивался благотворительный (в пользу Сева-фаундэйшен) тур по шестидесяти городам. Я находился в пути много, много недель. Как-то вечером в номере мотеля я поймал себя на мысли: «Ещё неделя, и буду дома!» Я понял, что такого рода отношение — недовольство нынешним положением и желание переместиться в другое место — ведёт к страданию. Поэтому я устроил на небольшом пластиковом кофейном столике алтарь: поставил фотографию Махарадж-джи и всё остальное. Потом взял ключ, вышел из комнаты, запер за собой дверь, дошёл до конца коридора и опять вернулся к своему номеру.

Открыв дверь и зайдя внутрь, я сказал: «Вот я и дома!»

Я старался изменить своё восприятие ситуации, сделать своим «домом» любое место, в котором находился. Домом виделась Вселенная, и такой подход был уместен, когда я большую часть времени путешествовал. Но теперь мой дом — внутренние небеса, центр. Если раненому животному нужно зализать свои раны, оно прячется в пещере, поскольку нуждается в безопасном месте. Раньше я этого не знал; номер мотеля никогда не был таким «безопасным местом».

Конечно, «приземление» в инвалидную коляску лишает человека многого. Утратив лёгкость передвижения, я не могу посещать старых друзей в Бостоне, Нью-Йорке и всех тех городах, где я выступал с лекциями и проводил семинары. Но, в общем, я чувствую себя в коляске вполне комфортно. Я даже вижу, что психологически привязан к ней. Кто, как не я, предпочитал ездить, а не ходить? Кто всегда на вечеринках подыскивал себе удобное сидячее место? Теперь, улетая куда-то, я несусь по зданию аэропорта на своей коляске со скоростью света, предупреждая пешеходов: «Бип-бип! Бип-бип!» Инвалидная коляска — это мой паланкин.

В наши дни общество предоставило инвалидам определённый статус. На инвалидной коляске я участвовал в демонстрациях — первомайском «марше марихуаны» и в посвящённом бездомным марше в «День

достоинства» (во втором случае я ехал рядом с Роном Ковиком¹, чья жизнь отражена в фильме «Рожденный четвёртого июля»). Это новая роль: ездить на инвалидной коляске. Я превращаюсь в ещё один символ, так как инвалидность имеет весомое символическое значение, причём не только негативное (недееспособность), но и позитивное, о чём свидетельствует выданная мне для парковки голубая наклейка и повышенное внимание общества к моим потребностям.

Интересно наблюдать, как это работает. Я ненадолго посетил конференцию в ритритном центре, устроенном сознательными людьми, очень чуткими к проблемам лиц с ограниченными возможностями. Оказалось, что, хотя я могу в въехать в санузел отведённого мне номера, в дверь душа коляска не проходит. Ребята очень извинялись и усадили меня в ванне на специальное сиденье. Сразу после конференции они позвонили архитектору и попросили его перепланировать санузел. Вот так это происходит: всё больше людей понимают проблемы инвалидов.

Перемещаясь в инвалидной коляске, иногда попадаешь в забавные ситуации. Как-то меня пригласили на вечерний коктейль. Это было мероприятие, на котором все стоят — то есть все, кроме меня. Поэтому все беседовали где-то там, «наверху», а я сидел «внизу». Время от времени какой-нибудь чуткий человек наклонялся ко мне и мы немного разговаривали. В это время я мог видеть лицо, но в основном вечеринка запомнилась мне как сборище задниц.

Инсульт не только усадил меня в коляску, но и «наградил» афазией, то есть мне стало трудно находить слова для выражения мыслей. На дворе век коммуникации, а у меня афазия! Это весьма серьёзно для того, чья жизнь состояла из чтения лекций и написания книг. Я имел дело со словами, а для работников слова такая болезнь — ой-ой-ой!

Если посмотреть на афазию изнутри, то она видится не как утрата понятий, а как их обнажённость. То есть имеется как бы костюмерная, в которой понятия облекаются в слова, и именно эту часть моего мозга затронул инсульт.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться с

¹ Рон Ковш — ветеран Вьетнамской кампании. Ужасы войны, ранение, частичный паралич, пребывание в госпитале и новые отношения с окружающими привели его к серьезному пересмотру жизненных ценностей и сделали активистом антивоенного движения. На основе автобиографии Рона Ковика режиссером Оливером Стоуном был снят кинофильм.

происходящим и увидеть отличие слов от выражаемой ими идеи. Поначалу, пока этого ещё не произошло, я начал было не доверять своим суждениям, своему думающему уму (ему я не доверял и раньше, но по другим причинам). Так как концепции не тождественны словам, я мог воспринимать мыслеформы, но не мог выражать их в символах. Со временем я понял, что мой думающий (вполне чётко) ум отличен от способности (порой ограниченной) вербализировать свои мысли.

Афазия привнесла в мои беседы молчание, и многие люди, с которыми я работал, благодаря паузам между моими словами погрузились в собственное внутреннее безмолвие. Мы вместе скользили по поверхности тишины, и они сами находили ответы на свои вопросы. Теперь я отношусь к словам как к чему-то драгоценному и учусь воспринимать неизреченное послание. Когда слова даются нелегко, говоришь только самое главное. У меня нет сил на лирические отступления, которыми я когда-то часто пользовался.

Некогда я и Харидас Баба в Индии на время приняли мауну — обет молчания. В качестве средства общения мы использовали маленькие грифельные доски; мы носили их на шее и писали на них слова. Приходилось сразу обращаться к сути, и это научило меня выражать мысли сжато, немногословно. Краткая речь лучше длинной.

Я заметил интересную вещь: когда невозможен быстрый поток слов, образы становятся утончённее. Кажется, что неторопливость придаёт моим словам больше поэтичности, чем в них было прежде. Порой я спрашиваю себя, не вызвано ли это смещением равновесия (вследствие инсульта) в моём мозге? Левое полушарие, ответственное за аналитическое мышление и речь, пострадало, и, может быть, поэтому правому стало легче себя проявлять?

Помимо инвалидной коляски и афазии мне пришлось вплотную столкнуться с таким физическим последствием инсульта, как мучительная боль. Оказалось, что она серьёзно препятствует моей духовной практике. Чтобы практиковать, несмотря на постоянную боль, пришлось мобилизовать все свои силы.

На мою долю и до инсульта выпало немало физических страданий: у меня был гепатит, почечные колики и разрыв ахиллесова сухожилия. Почему же теперь всё оказалось иначе? Частично на восприятие боли повлияла ситуация. В больнице врачи и медсестры рассматривают боль как ненормальное состояние и поэтому дают больному пилюли. Но они

не знают, когда давать таблетку, поэтому всё время спрашивают: «У вас болит? Вам больно?» Это приковывает ваше внимание к боли. Другая причина — длительность боли. В прошлом приступы боли были интенсивными, но сравнительно быстро прекращались (длились они максимум пару дней). После инсульта боль была не столь резкой, но она день за днём изводила меня, охватывая всё новые части тела.

Боль настойчиво привлекает к себе внимание. Она беспардонно вторгается в ваш мир, и от неё не отделаться, не научившись как-то создавать вокруг неё зону безопасности. Мне для этого пришлось прибегнуть ко всем известным мне техникам. И в конце концов они сработали. Мне помог такой метод перемещения на уровень души, как наблюдение за болью, а не отождествление с ней. Когда-то я долго беседовал с Махарадж-джи о боли. Занятия випассаной тоже помогли мне сделать боль объектом медитации.

Я до сих пор по вечерам занимаюсь медитацией випассана, ведь, когда пытаешься заснуть, боль чувствуется особенно сильно — в руках, плечах, ступнях. Мне трудно повернуться, изменить положение, поэтому мышцы затекают и начинают болеть. Но у меня есть дыхательный аппарат, которым я пользуюсь, чтобы избежать угнетения дыхания во сне; он усиливает звук дыхания, и я медитирую на этот звук, пока не вхожу в такое состояние, когда могу спокойно наблюдать за болью.

Помимо прочего, всё это показало мне, что я неадекватно относился к лекарственной марихуане. Поскольку я всегда пользовался марихуаной (как и остальными психоделиками) в духовном контексте, я не вполне понимал её роли в медицине. Раньше я думал лишь о её способности изменять сознание, но эта способность в действительности является лишь побочным эффектом её использования в качестве болеутоляющего средства. Я живу в Калифорнии — штате, где лекарственная марихуана легализована, — и у меня есть рецепт. Марихуана является одним из тех лекарств, которые больше всего помогли мне справиться со спазмами и болью, вызванной сокращением повреждённых инсультом мышц.

Пережитое показало мне, что работа с интенсивной болью требует искусности. Эго должно полностью прочувствовать боль (как и всё, посланное нам судьбой в данном воплощении), чтобы она стала эффективным средством обучения души. Однако, отдавшись боли, человек оказывается её заложником. Единственное решение заключается в том, чтобы находиться сразу на двух планах: полностью воспринимать

боль, но при этом пребывать на уровне души. Жуть! Вы чувствуете остроту боли и одновременно трансцендируете её, пребывая в состоянии внутреннего свидетеля. Боль требует от вас выступать сразу и в роли эго, и в роли души. Вот такой она невероятный учитель.

Инсульт ознакомил меня со многими аспектами мира медицины. Я и понятия не имел, какие бывают врачи и физиотерапевты! Я многому научился у людей, лечивших меня. Замечательным учителем оказался доктор Чжу, специалист по акупунктуре. Обстановка, в которой он практиковал, несколько отличалась от привычной для Запада клиники. Все пациенты сидели вместе в большом зале на стульях, выстроенных вдоль стен. Доктор Чжу с ассистентами переходил от пациента к пациенту, задавал вопросы, втыкал иглы, что-то поправлял. Всё проходило весьма публично.

Во второй раз меня опять привезли к доктору Чжу на инвалидной коляске. Некоторое время врач занимался другими пациентами, а потом подошёл к стене, противоположной той, у которой сидел я, посмотрел прямо на меня и поманил меня пальцем. Я вопросительно показал на коляску, он жестом ответил: «Нет». Было ясно, что он требует от меня подойти к нему. До сих пор я ходил только с палочкой, и то лишь если меня кто-то поддерживал, а он хотел чтобы я пошёл сам. Пройти через этот огромный зал? Под взглядами всех этих посторонних людей? Но я подумал: «Он доктор!» Сила его приказа подняла меня с коляски, и я пошёл — качаясь и спотыкаясь, как малое дитя, — через комнату туда, где он стоял. Врачи считают, что больного лечат их техники, но мне кажется, что большее значение имеет их уверенность в эффективности этих средств. Это своего рода реанимация «от сердца к сердцу».

В те дни я испробовал все виды терапии: речевую терапию, трудотерапию, физиотерапию, акватерапию. Всё это взывало к моему эго: «Старайся! Разве не хочешь, чтобы тебе стало лучше? Закаляй волю!» Но я не поддавался этим наущениям, прикреплявшим меня к уровню эго. Инсульт стал игровым полем для нового слоя достижений: «Какого прогресса можно достичь? Сможешь ли ещё ходить?» Вместо того чтобы стремиться получить побольше «звездочек» за свои заслуги, я предпочёл спокойно отдаться кармическому развёртыванию моей жизни, подобному росту дерева или раскрытию бутона цветка.

Многих врачей моё поведение озадачило. Их удивляло, что моя реакция не соответствовала их ожиданиям. Один врач сказал: «Как вы

можете быть таким радостным, когда у вас инсульт?» Я ответил: «Дело в том, что моё сознание находится на другом плане». Моё сознание не материально, оно не есть часть мозга. Мысли крутятся в мозге, но сознание не заключено в нём. Похоже, для врача это немного значило, но для меня такой подход всё меняет.

Другой доктор зашёл в мою палату и сказал: «Забавно — я главврач, но во всей больнице я лучше всего себя чувствую в этой комнате. Здесь так спокойно!» Инсульт интенсифицировал мой процесс исследования сознания, и в результате я понял: моё сознание не имеет пространственных рамок и не привязано к телу. Я прочувствовал это не как абстрактную концепцию, а как реальный факт. И это понимание наполнило меня покоем, который передался врачу.

Вокруг меня есть люди, которые верят в моё сознание и говорят: «Да, его сознание не пострадало!» Это доверие; они считают, что инсульт не сломил меня, и это помогает мне оставаться свободным. Но есть другие люди, которые думают, что мой ум должен был пострадать, — поскольку знают, как им самим было бы плохо в такой ситуации. Ко второй категории относится большинство медицинских работников, и поэтому в больнице так трудно осуществлять духовную работу. В больнице на меня смотрят как на тело, а тело пострадало от инсульта. Если я поддамся этим внушениям, появятся страдания.

Долгое время я мечтал о том, как было бы хорошо, если бы больницы функционировали как ашрамы, где пациенты и персонал участвовали бы в сатсанге¹ и воспринимали все действия, связанные с тем, чтобы «быть больным» и «быть врачом», как духовную практику. Теперь, после того как я испытал на себе больничную жизнь, мне очень хочется, чтобы мечты воплотились в реальность.

Помимо физических проблем, с инсультом у меня связаны интересные психологические изменения. Болезнь повлияла на все роли, которые я исполнял, и на моё отношение к ним. Инсульт прервал мои игры и позволил посмотреть на них по-новому. Теперь они не кажутся мне такими уж важными, ибо я не привязан к их плодам. Мне уже не очень хочется быть для людей кем-то или чем-то, играть в их игру. Я уже не чувствую себя обязанным всё время делать что-то для того, чтобы люди были мною довольны, и моё сознание стало немного свободнее.

¹ Сатсанг — духовное общение.

Например, я всегда стремился к власти над людьми. Это было одной из моих мотиваций как учителя. На протяжении многих лет я был членом разного рода организаций, которые играли на этом моём желании, подпитывали его. Теперь все эти институты совсем не кажутся мне привлекательными.

Одной из самых серьёзных психологических проблем, возникших у меня после инсульта, стала потеря независимости. Я не мог ничего сделать без посторонней помощи: ни лечь в постель, ни встать с неё, ни помыться, ни поехать куда-то, ни приготовить завтрак. Мне было неловко звонить в колокольчик и просить помощника о тривиальных вещах: «Не мог бы ты закрыть окно? Не мог бы ты завязать мне шнурки?»

Я так болезненно реагировал на зависимость потому, что раньше был сверхнезависимым. Я всегда гордился своей независимостью. Теперь я вижу, как наша культура переоценивает независимость и насколько в ней недооценена зависимость. Я понял, как глубоко идеи Запада проникли в моё сознание и повлияли на мои жизненные приоритеты.

Независимость так привлекательна в частности потому, что даёт чувство неуязвимости. Превратившись в зависимого, я сразу же стал намного более уязвимым, но оказалось, что эта уязвимость открывает меня человечности. Я увидел, что из страха перед уязвимостью я отталкивал от себя человечность, предпочитая ей божественность. И я понял, какую услугу оказал мне инсульт, открывший мне человеческую уязвимость.

Теперь я вижу, как благодаря помощи окружающих становлюсь сильнее. В эти дни я принимаю помощь. Сегодня мне было бы уместнее писать книгу «Как вы можете мне помочь?», а не «Как я могу вам помочь?». Из помогающего я превратился в того, кому помогают. Это совершенно новая роль.

Я вижу своё отражение в умах тех, кто обо мне заботится. Для одних я являюсь частью их работы. Для других я приятель. Кто-то видит во мне больного человека. Кто-то воспринимает меня как известную личность. Для кого-то я интересный случай. Ещё для кого-то я ворчун. Я вижу, как в действиях тех, кто обо мне заботится, проявляется их индивидуальность. Некоторые из них всё ещё воспринимают меня таким, каким я был сразу после апоплексического удара, — очень слабым. Они всячески оберегают меня и не хотят, чтобы я делал что-то новое. Другие

являются приверженцами школы «Это вы можете!» и требуют, чтобы я делал то, что кажется важным им.

Но, если посмотреть на наши взаимоотношения с духовного уровня, то станет видно, что мы просто собрались, чтобы побыть вместе. И тот, кто помогает, и тот, кому помогают, служат друг другу. Это как танец. Две души служат друг другу, уважают друг друга, отражаются в сердце другого. Что бы делали помощники, если бы не было кому помогать?

После инсульта я обнаружил, что такие психологические состояния, как чувство зависимости, уже не кажутся мне столь серьёзными. И дело не только в том, что в сравнении с апоплексическим ударом всё остальное — мелочи; пожалуй, ещё важнее, что я в большей степени переместился на уровень души, где и зависимость, и независимость являются фрагментами одного чудесного гобелена.

Последствия инсульта оказались не так страшны, как я их когда-то представлял, ведь они вытолкнули меня на более высокий уровень восприятия. Сегодня моё «я» воспринимает всё уже не так, как раньше. Теперь я в большей степени отождествляю себя с душой, а для души такие вещи, как инвалидность, боль и зависимость, — это нечто вроде... пикантного соуса.

Рассматривать и интерпретировать инсульт можно на разных уровнях. На физическом уровне это кровоизлияние в мозг. На кармическом уровне инсульт видится следствием моей кармы. Но на уровне бхакти, духовной любви и преданности, он является даром, который мой сострадательный гуру послал мне в качестве духовного урока. Из всех этих уровней мне интереснее всего последний. Я спрашиваю себя: «Если Махарадж-джи хочет этим меня чему-то научить, что я должен понять?» И я нахожу немало интересных ответов.

Один из ответов заключается в том, что мне дана возможность серьёзнее заниматься карма-йогой¹. В Бхагавадгите Кришна (Бог) говорит Арджуне (бхакту) ² о том, как использовать жизненные баталии в качестве средства, приближающего к Богу. Мой инсульт является одной из таких битв. Жить после апоплексического удара нелегко. Инсульт поставил передо мной барьеры, ибо повлёк за собой так много

¹ Карма-йога — бескорыстное исполнение своих обязанностей в духе служения
Богу.

² Бхакт — адепт бхакти-йоги.

страданий, но серьёзные страдания возвышают сознание. Махарадж-джи подтолкнул меня к «взятию барьера», и теперь я играю в другой лиге.

Инсульт позволил мне гораздо сильнее ощутить сладость любви окружающих. Раньше меня никогда не окружало столько любви. Даже те, кому я не нравлюсь, желают мне только хорошего! Участвуя в общих молитвах, оздоровительных циклах, медитативных группах, я видел, как открываются сердца окружающих меня людей. Я пытался раскрывать человеческие сердца лекциями, аудиозаписями и книгами, а здесь всё происходит само собой. Я чувствую, как со всех сторон на меня льётся любовь.

К тому же любовь приходит ко мне на разных планах существования. Шаман показал мне сострадательных существ из других миров. Он их видит и общается с ними, и он дал мне возможность почувствовать, что я окружён этими любящими существами. Это как бы целая сеть любви и сострадания.

Я хочу быть частью этой сети сострадания, которая ведёт всё многообразие существ обратно к Единому, к Любви, к Сознанию. Я хочу, чтобы я и все остальные пришли к этому Сознанию; именно это всегда было моей главной целью. Инсульт убрал многое из того, на что отвлекается эго, и вернул меня к цели моей души.

Вот что такое настоящее исцеление. В отличие от излечения, исцеление — как я его понимаю — приближает нас к Богу. Лечение возвращает вас к прежнему состоянию, но если вы прежде не были близки к Богу, то лечение вас не исцеляет. Я не вылечился от инсульта, но он, несомненно, исцелил меня. Исцеление приближает нас к Единому, и если вы в Едином, вы — это целостность. Целостность является вершиной исцеления, ибо вне её не остаётся ничего, даже болезни.

Когда люди интересуются моим состоянием, они часто спрашивают: «У тебя всё в порядке?» В таких случаях я всегда вспоминаю один эпизод, связанный с Махарадж-джи. Однажды, сидя в окружении группы людей, он сказал:

—  Кто-то пришёл.

—  Никто не пришёл, Махарадж-джи, — ответили ему.

—  Да нет же, кто-то пришёл.

И тут в ашрам вошёл слуга старого ученика Махарадж-джи.

Махарадж-джи взглянул на этого человека и сказал:

— Знаю, у твоего хозяина сердечный приступ, но я не пойду к нему.

—  Он просит вас, Махарадж-джи, — умолял слуга. — Он столько лет
был вашим учеником.

—  Нет, нет, я не пойду, — ответил Махарадж-джи. Потом он взял банан, протянул его слуге и сказал:

—  Вот. Дай ему это. С ним будет всё в порядке.

Надо отметить, что в Индии, когда гуру даёт кому-то кусочек фрукта, к этому кусочку относятся как к плоду с древа желаний: что бы вы ни пожелали, всё может сбыться. Так что слуга опрометью бросился с бананом домой. Домашние быстро очистили банан и дали его тому человеку. Проглотив последний кусочек, он тут же умер.

Так что же такое «всё в порядке»? Нам надо по крайней мере допустить, что на тот момент человеку была необходима именно смерть, чтобы у него «было всё в порядке». Банан от Махарадж-джи открыл ему врата смерти и приблизил к Богу. Это исцеление, а не излечение.

Поскольку благодаря Махарадж-джи инсульт преподал мне все эти уроки и привёл на уровень души, я называю его благословением гуру. Но это не то «лёгкое» благословение Махарадж-джи, которое было известно мне в прошлом. Оно подвело меня к грани между любовью Махарадж-джи и свирепостью инсульта, поэтому я называю его «неистовым благословением».

Сразу после инсульта я заметил, что разрушение моего тела, крушение планов, обманутые ожидания вызывают у меня вспышки гнева на Махарадж-джи. Это напомнило мне об одном событии, связанном с моей мачехой, Филлис. Она была замечательной, энергичной женщиной, и я очень её любил. У неё развился рак, и надо было выяснить, не затронули ли метастазы печень, что было бы фатально. Врачи сделали биопсию и должны были сообщить о результатах.

Филлис попросила, чтобы, когда зазвенит телефон, я тоже взял трубку. Я сидел на полу в спальне, что-то писал, и тут раздался звонок. Я поднял трубку, Филлис приложила к уху свою, и на том конце провода медсестра сказала: «Минуточку, врач сейчас подойдёт». Я посмотрел на фотографию своего гуру и обратился к Махарадж-джи: «Видишь? Я ничего не прошу, потому что тебе всё известно и ты знаешь, как всё

должно быть, — о чём мне просить? Но, если можно этого избежать без кармических проблем, не мог бы ты...» В этот момент подошёл врач и сказал: «Миссис Алперт, мне очень жаль, но анализ выявил самую злокачественную разновидность клеток. Рак уже распространился. Вам осталось жить около полугода».

Я почувствовал, как моё сердце захлопнулось и застыло. Я посмотрел на фотографию Махарадж-джи и сказал: «Ах ты, сукин сын!» Из меня выплеснулось что-то дьявольское, то есть я имею в виду, что я никогда не обращался к нему так! Но я был в ярости! Однако мгновение спустя я почувствовал, как моё сердце заполняется любовью. И я понял, что встретил Шиву, олицетворённое разрушение, и сказал: «Да, и это тоже!» И это намного приблизило меня к Махарадж-джи. Наша связь с ним вышла на другой уровень, более высокий, чем сентиментальные отношения между гуру и учеником; мы попали в то место, где посмотрели друг на друга через Вселенную, со всем её хаосом, всем её ужасом и всеми её переменами.

Так же было и с инсультом. Поднялась волна гнева: «Как ты мог допустить, чтобы это случилось со мной?!» И после того как я в бешенстве обратился к Махарадж-джи, я почувствовал, что его любовь буквально льётся на меня, и ощутил себя близким к нему, как никогда. Я усвоил этот урок неистового благословения.

И тогда я понял, что раньше имел дело лишь с очень «рафинированным» благословением — любовным благословением, которое проявлялось в имевших ко мне отношение хороших событиях. «Неистовое благословение» подразумевает, что мне теперь даровано неурезанное понимание благословения. Теперь я вижу все стороны благословения. Это словно учишься любить Шиву или Кали. Учась любить всё, что есть, я приближаюсь к Богу.

Мы страдаем из-за желаний, привязанностей, привычек, и наши страдания указывают нам направление, в котором нужно работать. Когда страдаешь, вдруг находится много причин для избавления от желаний и намного меньше мотивов, по которым можно было бы за желания держаться. Чем меньше у меня желаний, тем свободнее я становлюсь. Так что Махарадж-джи мог бы сказать: «Видишь? Вот так это происходит. Страдание приближает тебя к Богу».

Инсульт нанес удар по моей привязанности к эго. Эго не могло вынести инсульт, и это переместило меня на уровень души, ибо, если вы

перенесли невыносимое, в вас что-то умирает. Моё «я» воспрянуло и сказало: «Так вот кто я! Я душа!» Теперь я смотрю на мир с точки зрения души в обычной жизни — не эпизодически, не с помощью психоделиков или ещё чего-то, а в повседневной реальности. И это благословение. Это почти определение благословения. И именно поэтому, хотя, по мнению эго, в инсульте мало хорошего, с точки зрения души это замечательная возможность учиться.

Парадокс: теперь я в большей степени погружен в Дух, но при этом более человечен. Для отрешённого монаха материальный мир олицетворяет искушение, поэтому я старался «быть не от мира». Теперь же я могу рискнуть окунуться глубже в дела моего нынешнего воплощения — ибо, отождествившись с душой, чувствую себя в гораздо большей безопасности. Если вы надёжно укрылись в душе, чего бояться? Нет страха смерти или каких-то происшествий, связанных с земной жизнью. Это интересный способ работать сразу в двух направлениях, потому что сам факт более полного приятия нынешнего воплощения погружает меня глубже в Дух.

Сегодня я позволяю себе больше рисковать; я могу дальше отпустить нить воздушного змея моего сознания. Иногда это жутко: словно выходишь в открытый космос и боишься в нём потеряться. Иногда моё сознание попадает в такие места, что я спрашиваю себя: «Как я здесь очутился?» Я позволяю себе уходить от домашнего порога так далеко, как никогда.

Я всё больше ценю безмолвие. Много лет я был приверженцем учения Раманы Махарши, который учил преимущественно без слов. Он сидел в тишине, и люди, побывшие рядом с ним, уходили с ответами на свои вопросы. За пару месяцев до инсульта я озвучивал видеофильм о Рамане Махарши. Фильм вышел в то время, когда я находился в реабилитационном центре, и друзья принесли мне кассету в больницу. Просматривая кино, я услышал свой голос: «Рамана Махарши обычно учил в безмолвии». Я улыбнулся и кивнул головой. «В безмолвии...» Теперь, после инсульта, мне это намного понятнее.

В эти дни я произношу меньше слов, и внутри меня их тоже меньше. Мой ум намного спокойнее, чем прежде. Меня ничто не подталкивает «быть занятым». Я рад просто сидеть дома, видеть деревья, облака, птиц. Я не нуждаюсь в подробном плане деятельности: птицы не расписывают

каждую свою минуту, а чем я хуже?¹

Теперь я заметно ближе к Махарадж-джи. Ежедневно я провожу с ним намного больше времени, чем когда-либо прежде. Инсульт приблизил меня к Махарадж-джи, потому что приблизил меня к центру — самому центру жизни и смерти. Я могу быть открытым своему инсульту и продолжать путешествие по жизни, ибо понимаю, что всё это часть плана Махарадж-джи.

Я очень прочно связан с Махарадж-джи. Мой ум постоянно занят им. Он — мой друг, мой постоянный невидимый партнёр. Он мудрый, любящий, понимающий, плутоватый — то есть обладает всеми качествами, которые я ценю в напарнике. И, что поразительно, такой друг может быть у каждого, потому что он внутри нас.

Гуру-крипа — метод, приближающий нас к Богу вследствие восприятия всего, что бы ни случилось, как благословения. Это метод веры; я вижу, как проявляется сострадание Махарадж-джи ко мне. Этот метод зависит от сердца, от того, насколько я люблю гуру. А он отвечает на мою любовь своей любовью, своей крипой (милостью), неистовым (или каким-то иным) благословением. Это связь от сердца к сердцу.

Гуру-крипа — это форма бхакти, когда вера основывается на любви. Любите Бога, любите гуру, любите свою внутреннюю сущность — и вы придёте к объекту своей любви, а потом увидите, что все они суть одно и то же. В Рамаяне Хануман говорит Раме (Богу): «Когда я не знаю, кто я, я служу Тебе; когда я знаю, кто я, я есмь Ты». Если душа может сказать это, значит, она пришла к цели своего путешествия.

Душе нужен лишь Бог. Так как её единственным желанием является слияние с Господом, для неё не важна её индивидуальность. Эго отчаянно цепляется за материальное «я», но душа стремится избавиться от индивидуальности, чтобы погрузиться в Единого.

Я воспринимаю свой апоплексический удар как благословение Махарадж-джи, которое, словно удар грома, переместило меня на другой уровень сознания. Инсульт оказался испытанием для моей веры, но она устояла. Моя связь с Махарадж-джи оказалась достаточно крепкой, чтобы противостоять сомнениям. Его любовь и присутствие перевесили

¹ Ср.: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Мф 6: 26).

всё остальное.

Махарадж-джи — олицетворение того, что моё сердце открылось любви и вере. Для вас таким олицетворением может быть всё, в чём вы видите воплощение Бога, Духа, Бесконечного.

Сутью моих отношений с Махарадж-джи является вера. Всё, что он посылает мне, есть благословение. Если веришь в это, то в жизни не будет ни одного события, которое не являлось бы благословением. Страдания, порождённые инсультом, лишь отточили мою веру.

Эта книга — ещё одно проявление моей роли «разведчика». Я сходил на разведку глубоко в тыл старости и вернулся оттуда с хорошей новостью: дух сильнее превратностей старения. Для моей веры апоплексический удар оказался серьёзным испытанием; планка стояла высоко. Из инсульта я вышел с твёрдой верой и теперь знаю, что моя вера нерушима. Уверенность в этом — высший дар, посланный мне болезнью. Теперь я могу сказать вам с уверенностью, какой у меня раньше не было, что вера и любовь сильнее всех перемен, сильнее старости и сильнее смерти. Я полностью уверен в этом.

ЭПИЛОГ: МЫ ЗДЕСЬ

Когда мой отец состарился, его жизнь, подобно жизни многих стариков, замедлилась. Он приступал ко всякому делу очень неторопливо и с большим терпением. Любое действие — сесть в машину, подняться по ступенькам на крыльцо, опуститься в любимое кресло — сопровождалось таким вниманием, что почти превращалось в медитацию. Отец находил удовлетворение в завершении каждого малого деяния; он довольно улыбался и говорил тихо: «Вот мы и здесь».

С помощью этой книги мы, читатель, провели с тобой совместное исследование; мы старались представить, на что может быть похожа следующая стадия нашей жизни, и думали о том, как использовать её для выхода в более высокие измерения нашего бытия. Желаю всем нам, чтобы в старости у нас было то, что я чувствовал в своём отце: освобождение, завершённость и полнота...

...Мы здесь!